Фарфоровая комната

Они ожидали его прихода, как и все остальные. В деревне только и говорили, что о великом Тегхе Сингхе, который ходит по городу и вокруг и собирает средства для нападения на британцев. Средства и людей, судачили жители. Так что лучше готовьте деньги.

— И где эта новая Индия, про которую он рассказывал? За рекой? — спрашивает Мехар.

— Это просто очередная идея, — говорит Сурадж. — Лучше, когда тебя угнетают свои, чем британцы. Для нас это ничего не изменит.

Они лежат на боку, и Мехар прижимается к нему теснее, щекой между плеч.

— А где мы будем жить в Лахоре?

— Я найду где. Обещаю.

Пауза. Она представляет себе, как в хижину врывается вся деревня и застает их такими, как сейчас: она обнимает его сзади, он накрыл ее руки своими. Ей этого чуть ли не хочется.

— Вчера старая тетка Безант приходила, тебя искала, — говорит она. — Сказала, что очень необычно на тебя действует. И еще что в следующий раз тебя самого заставит сделать уколы в зад.

Он не смеется, только хмыкает, и в наступившей тишине перед ней проступают слова Тегха Сингха.

— Полное самоуправление, — шепчет она неслышно, как будто сама эта мысль — прекрасная ересь.

Внезапно раздается шорох, что-то движется в пшенице, и оба замирают. Сурадж бесшумно встает на колени, поднимается и идет вдоль стены к двери, явно готовый убить любого, кто бы за ней ни стоял. Но это всего лишь собака, тощая черная дворняга, которая скачет в золотистой пшенице. Сурадж смеется от облегчения, громко, не таясь.

— Ты только посмотри, — зовет он.

Они стоят в дверном проеме и глядят, как перед ними прыгает и гавкает радостная псина.

— А это что? — спрашивает Мехар, указывая на ленту вокруг собачьего горла.

Это полоска красной флажной ткани, видно, осталась от праздника. Сурадж снимает ее с прыгучего животного и оборачивает вокруг головы Мехар, как венец. Она тут же вплетает ее в волосы и все время трогает и гладит.

— Ну как? — спрашивает она, даже не глядя на него. Она все еще стоит в дверях, а он позади.

— Моя королева.

— Когда я буду свободна, буду заплетать так волосы каждый день. Вы согласны, господин? — спрашивает она, оглянувшись, и Сурадж низко кланяется, прижав руку к груди.

31

Постирочный день, а где эти две ходят, один бог знает. У Мехар ноет плечо под весом мокрой простыни. Она расправляет индиговую ткань и перебрасывает через веревку. Нагибаясь за второй простыней, она ловит себя на мысли о последних месячных — когда они были? Помнит она вообще или нет? В этот момент из фарфоровой комнаты слышится дребезг разбитой посуды. Мехар бросает простыню в корзину и поспешно идет туда. На одной из кроватей сидит Май. Поразительно, но у каменной плиты спиной к Мехар стоит Джит. У него трясутся плечи, а на полу валяются осколки свадебных тарелок Май. Мехар опускает вуаль.

— Они упали, — объясняет Май.

— Я приберу, — говорит Мехар, и Джит выходит из комнаты.

Мехар видит из-под вуали, что Май тоже идет к дверям, ступая прямо по осколкам.

32

Призыв к молитве застает Сураджа на стремянке, и тотчас булыжная мостовая скрывается из виду от наплыва людей: пятьдесят, сто, две сотни выходят из своих лавок, достают молельные шапочки и направляются к мечети. Белые шапочки покачиваются внизу, как шелковые буйки на бурлящей реке. Стремянку дважды задевают — и Сурадж хватается за крышу, крича, что надо быть осторожнее. Наконец улица пустеет, и он снова берется за кисть. От стояния на перекладинах у него болят ступни, и он становится немного боком, так что в поле зрения попадает самый высокий из минаретов с лежачим полумесяцем, похожим на улыбку. Сурадж замирает с кистью в руке. Внутри него что-то поднимается, какое-то душевное волнение: новая дорога зовет за собой. После этого заказа у него остается еще только один, еще пару недель работы, и он уйдет по этой новой дороге. Что странно, в первую минуту он видит себя одного. Потом вспоминает о ней. Порошок высох. Он снова прокручивает кисть в краске и, решительно сжав губы, принимается за работу.

Дома, умываясь над каменной ванной, он чувствует, как сзади подходит Май.

— На два слова, — говорит она.

Он не спеша снимает с веревки полотенце, дважды вытирает лицо и шею, намеренно оттягивая момент, и наконец заходит, пригнувшись, к ней в комнату. Она сидит на стуле с прямой спинкой и ждет его.

— Я надеялась, это уже в прошлом.

Он кивает: продолжай.

— Жена твоего брата.

Он слушает, не меняя выражения лица, ни на миг не выдавая своего страха. Сказать по правде, его и поражает не столько осведомленность Май, сколько то, что она это с ним обсуждает.

— Ты развлекся, — продолжает она. — Теперь хватит.

— А если нет?

— Если нет, раздену сучку догола и проведу по деревне.

Он вздыхает, сразу устав от нарочитого драматизма.

— Ты бы уже это сделала, если б хотела, сама знаешь. Это он тебе не дает? Что, слишком сильно любит?

— Я хотела дать тебе шанс. Незачем людям перемывать мне кости без особой причины.

— Как милосердно. Но мы уходим. Даже не пытайся остановить нас.

— Отличный способ защитить честь матери. Матери, которая дала тебе все.

— Ничего, бывает, — глухо смеется он.

Май в ярости встает.