Я взяла папку, чтобы вытереть ее носовым платком, и удивилась тому, что Конрад сделал резкое движение, пытаясь помешать мне.
«Высота нашего полета — 9500 метров, — послышался голос пилота, — большая облачность, при хорошей видимости вы могли бы увидеть слева город Зальцбург. Через 45 минут мы приземлимся в Цюрихе». Что говорил пилот о погоде в Цюрихе, я уже не слушала. Под своим носовым платком, прикрывавшим папку, которую Конрад не хотел мне давать, я обнаружила надпись. Это был знакомый мне адрес. Адрес Бенедикта Лётца. Я еще раз осторожно приподняла платок, прочитала слова «Дело об опекунстве» и имя Бенедикта. Один раз папка, которую хранил Конрад, уже доставила мне массу беспокойства, и вот теперь еще это дело, вероятно, связанное с первым. Инстинктивно я приняла безразличный вид.
— Давай сюда, — сказал Конрад и забрал у меня из рук папку. — Не так уж сильно она и пострадала.
Он смотрел на меня испытующе. Я притворилась, что не обратила внимания на название дела.
— Да, она пострадала не так уж сильно, — подтвердила я с невинной улыбкой.
Остаток пути я провела за изучением информации о полетах, расстояниях и пунктах прибытия. Расстояние от Вены до Цюриха составляло 640 километров. Теперь я, возможно, знала, зачем лечу туда.
Гостиница располагалась возле озера, из окна были видны серая вода и взмывавшие и опускающиеся на нее чайки. Как только мы устроились, Конрад сразу же ушел. Я осталась в комнате, не в силах оторваться от своих мыслей, запланированную прогулку по городу я перенесла на вторую половину дня. Между часом и двумя Конрад смог выкроить для меня немного времени. Он выглядел обеспокоенным и объяснил, что его поручение оказалось более сложным, чем он ожидал. Ему следует еще сходить в один из больших банков.
— Возьми меня с собой, — сказала я, — я еще никогда не была в швейцарском банке.
Конрад помедлил.
— Хорошо, — сказал он наконец, — но тебе придется подождать меня.
В кассовом зале крыша была стеклянная, ее подпирали тяжелые серые колонны. Строгая штукатурка на стенах, красные ковры, ухоженные растения в огромных кадках, письменные столы из дорогих сортов дерева, опаловое стекло ламп. Все свидетельствовало о чрезвычайной солидности и о власти, стоящей выше всяких подозрений. Конрад углубился в разговор со служащим, сидевшим за окошечком ценных бумаг. Я видела, что служащий несколько раз с сожалением пожал плечами, а потом вежливо вернул документы, положенные перед ним Конрадом. Конрад, казалось, пытался что-то объяснить, служащий слушал его с поистине швейцарским терпением. Появился еще один сотрудник, чтобы проводить Конрада в другой отдел. Я вскочила со своего кресла и подбежала к ним.
— Нам уже можно идти? — спросила я.
— Проявите еще немного терпения, мадам, — сказал служащий, — пока я свожу вашего мужа в Управление ценных бумаг.
Я снова села. Взяла одну из во множестве лежавших вокруг брошюр, отпечатанных на дорогой глянцевой бумаге. Большая часть того, что я читала, скользило мимо моего сознания. Но на одном абзаце я задержалась взглядом.
«Деятельность по управлению ценными бумагами вследствие новых форм вкладов, а также растущей интернационализации вкладов ценных бумаг институциональных инвесторов вновь значительно расширилась. Для обмена цифровыми данными с корреспондентными банками многократно использовалась международная информационная сеть, применимая и для ценных бумаг. Чтобы упростить дело транснационального управления ценными бумагами, банк всемерно способствовал стандартизации международных норм».
Я не поняла прочитанного. Но почувствовала, что для меня это может оказаться важным. И засунула брошюру в сумочку.
Через полчаса вернулся Конрад. Служащий простился любезным «До скорой встречи, господин доктор!». Прежде чем покинуть банк, Конрад рассказал мне еще о часовых поясах и различных валютах мира, показал табло, зеленые светящиеся надписи которых постоянно информировали об изменении курса валют. Я согласно кивнула, но почти не смотрела на них. Мне было ясно, что время умолчания слишком затянулось. Я должна поговорить с Конрадом.
Вечером, когда закрыты магазины, Банхофштрассе производит гораздо большее впечатление, чем днем. Правда, самые ценные вещи ювелиры к этому времени уже положили в сейфы, но то, что еще можно увидеть на бархатных подушечках, на кусках коры, на маленьких, наполненных песком мешочках, разложенных среди гальки или сухих листьев, превосходит по красоте и качеству все подобные вещи, выставляемые в витринах европейских городов. Я не люблю носить украшения, но мне доставляет удовольствие их рассматривать. Конрад терпеливо останавливался рядом со мной у каждой витрины, я заметила, что он замерз.
— У твоего клиента наверняка много денег, — говорю я. — Уж он-то мог бы купить своей жене любое украшение. Ведь так?
Я знала, что Конрад никогда не отвечает на мои вопросы, касающиеся клиента. Он и сейчас поступил так же.
— Раз мы не можем себе позволить ни одного из тех, что выставлены здесь, то тебя это не должно волновать, — сказал он.