Фарфоровое лето

Само оружие Виктор Вассарей обнаружить не смог. Последним объясняется то, что он не сообщает о своей находке в полицию, сказал Виктор Вассарей позже в короткой прохладной беседе с вернувшимся домой, ничего не подозревавшим Польдо. Сначала он намеревался настоятельно рекомендовать всей семье Грабер покинуть его дом, лишь вследствие ходатайства своей жены он готов удовлетвориться немедленным уходом Польдо Грабера. При этом разговоре тоже присутствовали Артур Гольдман и Алоиз Брамбергер, и Артур Гольдман подкреплял речь своего друга и компаньона неопровержимыми аргументами.

— Он же его всегда терпеть не мог, он доволен едва ли не больше, чем Агнес, что Польдо придется уйти, — объяснял Лоизи Феликсу, когда на следующий день рассказывал всю эту историю со слов своего отца.

Кроме Агнес, которая молча подала ему завтрак, Феликс в то утро не видел никого. Для Лоизи не составляло труда прокрасться наверх и шепотом сообщить приятелю все, что он знал. Некоторое время он побыл с Феликсом, но разговор между ними не клеился, все было не так, как обычно.

Последующие сцены живо запечатлелись и неизменно сохранялись в памяти ребенка, юноши и пожилого человека по имени Феликс Хейниш.

Ручная тележка перед беседкой у входа в дом, на которую Польдо грузит свои немногочисленные пожитки: несколько узлов с одеждой, маленький сундучок, раскладушку, два матраца. Польдо, который еще раз взбегает наверх, возвращается с гантелями, эспандером и парой красных булав для жонглирования и бросает все это на тележку. Потом надевает на плечи кожаную лямку и медленно удаляется с повозкой.

Сразу после этого появляется Артур Гольдман с огромным букетом цветов, завернутым в белую папиросную бумагу, раздается звонок. Феликс прижимается ухом к двери своей комнаты, он слышит, как Артур Гольдман долго разговаривает с Агнес, голос у Агнес взволнованный. Наконец Гольдман идет в гостиную, туда, где стоит белый рояль, и это Феликс тоже слышит, потому что его комната — смежная. В гостиной долго царит тишина, потом открывается дверь, слышны шаги, Кларины шаги, Артур Гольдман говорит что-то, Феликс не понимает, что, но он понимает Клару, потому что она кричит, кричит Артуру Гольдману, который был так внимателен к Феликсу:

— И ты тоже виноват в этом, я не хочу тебя больше видеть, никогда, уходи, пожалуйста, уходи сейчас же!

Феликс догадывается, что она сразу же снова покидает гостиную, а когда он подходит к окну, то видит удаляющегося Артура Гольдмана, тот оставил свою шляпу наверху, а в руке у него скомканная белая папиросная бумага.

«Ты тоже виноват в этом», — сказала Клара Артуру, но виноват в уходе Польдо, который так задевает Клару, Феликс. Он предал Польдо, и хотя тот ему никогда по-настоящему не нравился, но ему жаль Польдо, ему жаль Артура Гольдмана, но больше всего ему жаль Клару, и потому он так несчастен, что уже не может больше плакать. Феликс долго размышляет, как бы он мог себя наказать, чтобы это наказание заметила и признала Клара, чтобы она снова любила его. В конце концов он вспоминает об угольных псах.

В сумерках Феликс отправляется в путь. Когда он проходит мимо квартиры привратника, Роза Брамбергер как раз зовет Лоизи ужинать, а тот что-то недовольно отвечает ей. Феликс останавливается, ему хочется постучать, но он идет дальше. На улице как раз поворачивает трамвай, вагоновожатый тормозит, колеса дребезжат на рельсах, но площадке первого вагона стоит кондуктор, он поднимает свою кожаную сумку, Феликс слышит, как бренчат монеты. Теперь мальчик пускается бежать, он должен найти маленький переулок, по которому он проходил один раз с Лоизи, одичавший сад угольщика. Он размахивает руками, у него ничего нет с собой, даже маленького кусочка кости, даже малюсенького кусочка мяса. В этот раз ему не удастся успокоить собак.

Теперь ему нужно свернуть, еще несколько шагов и тогда он достигнет узкого переулка, за которым находится сад. Он найдет в заборе штакетину, которую ослабил Лоизи. Он представляет себе собак: вот они после первых шорохов насторожились, поднимают головы, принюхиваются, вот крадутся через густой кустарник, но не до самого забора, они останавливаются в тени ветвей, готовые к прыжку. Внезапно его зубы начинают стучать, точно так же, как прошлой зимой, когда он был простужен, сейчас он не простужен, а зубы все-таки стучат, не переставая. Он думает: может, они узнают меня, может, они не сразу нападут, а сначала обнюхают, но на нем ненавистные диветиновые брюки, а не кожаные штаны, как тогда. Вот и переулок, там уже начинается забор, его шаги замедляются, он закусывает зубами нижнюю губу, теперь у него дрожит весь подбородок. В переулке нет фонарей. В доме угольщика тоже не видно света. Но сумерки в начале сентября длятся долго, они не торопятся скрыть видимое.