Фарфоровое лето

— Ярмарочный балаганщик, — пренебрежительно ответил Бенедикт. — Они разбивали свою палатку на ярмарках и выставках, дрянная палатка с пирамидами из пустых жестяных банок, в которые бросали матерчатыми мячами. Попав, можно было выиграть бумажные розы или дешевую целлулоидную игрушку. Дело шло плохо. В век электроники все это уже не соответствовало духу времени. Знакомые рассказывали Агнес, что видели Барбару стоящей перед пирамидами с мячами в руке и предлагавшей прохожим: «Входите же и испытайте свое счастье, — но никто не останавливался. Агнес говорит, что ей часто снилось это: дочь Клары Вассарей в продуваемой палатке на фоне изуродованных жестянок».

— Наверняка они жили в фургоне, — ввернула я, — а значит, у них был дом.

Бенедикт остановился.

— Тут ей повезло больше, чем мне, — сказал он медленно, — у меня нет даже фургона.

— Ты умеешь плавать? — спросила я, чтобы отвлечь его от мрачных мыслей.

— Нет! — закричал он на меня. — Во-первых, у меня искалеченное бедро, а во-вторых, меня никто не учил этому!

— Я же могу тебе показать, что нужно делать, — сказала я тихо, Бенедикт не ответил.

Когда мы добрались до пруда, он выглядел усталым и раздраженным. Но после небольшого отдыха его настроение улучшилось. Я стала купаться и предложила ему тоже влезть в воду, он разделся и последовал моему совету, я начала показывать, как он должен двигать руками и ногами, крепко держа его при этом, в общем, мы получили массу удовольствия.

— Ты, действительно, считаешь, что я могу научиться плавать, Кристина? — спросил он взволнованно, и я ответила:

— Да, конечно, почему же нет?

Потом мы лежали в траве, мы только что любили друг друга, это было прекрасно, раскованнее и свободнее, чем в доме Агнес, наша кожа была еще влажной и все же горела, одной рукой я водила по поросшей травой мшистой земле, которая была нежной на ощупь, как бархат, а другой стирала крохотные бисеринки пота с шеи Бенедикта; покрытые светлой листвой ветки выглядели на фоне неба, как зеленый окоем моря, и перед моими полузакрытыми глазами дрожали стеклянные крылышки стрекозы. Я хотела тогда, чтобы это лето не уходило, и пыталась скрыть от себя самой, что уже в его начале был заключен его конец.

Доверительными беседами я попыталась снова теснее привязать к себе Агнес, восстановить былую близость. Однажды вечером, когда мы были одни, я спросила ее, как ей удалось после смерти Клары и ее, Агнес, бегства найти доступ к Барбаре. Агнес рассказала, что тяжело страдала от того, что бросила ребенка на произвол судьбы, и приложила все усилия, чтобы снова найти его. В дом она идти не решалась, там каждый знал, что произошло. Поэтому она поджидала Лоизи возле школы, тому было известно, что ребенок находится в приюте и в каком именно. Агнес прикинулась там родственницей, ей повезло: она понравилась директрисе. Поэтому она получила разрешение посещать Барбару, девочка снова привыкла к ней и, став постарше, начала ждать ее приходов.

— Где ты работала в то время, где жила? — спросила я.

— То там, то здесь, всегда вблизи от Барбары.

Мне нравилась простая трапеза в уголке кухни Агнес: с хлебом и крестьянским салом, с прохладным зеленым домашним сыром в глиняных мисках; мне нравилось молоко, которое она брала у соседей, — на его поверхности, как маленькие островки, плавали кусочки сливок; мне нравилось после длинного дня уютно устроиться на кухне, Агнес теперь всегда сидела вместе с нами; когда я замечала, что Бенедикт доволен, даже весел, мне хотелось запеть, запеть песню, какой-нибудь шлягер, чтобы показать другим, как я счастлива. Чаще всего я мурлыкала мелодию себе под нос; толкая Бенедикта локтем в бок, я говорила Агнес, что ее идея построить этот дом была поистине грандиозной.

И все же, чем бы мы ни занимались, в каком бы настроении ни пребывали: серьезном, веселом или переменчивом, — рано или поздно речь неизбежно заходила о Кларе и близких ей людях, и я не имела права протестовать, а должна была ждать, пока Бенедикт перестанет спрашивать о них.

— Если погода будет хорошей, — сказал Бенедикт, вытягивая ноги под столом, — то завтра мы пойдем на пруд. Кристина снова будет учить меня плавать, у нее это потрясающе получается, она просто волшебница, как Лоизи. Кстати, я бы с удовольствием с ним познакомился, Агнес.

Агнес взглянула на Бенедикта и, взяв со стола хлебницу, отнесла ее к буфету, затем она поставила наши тарелки в мойку, мало-помалу Бенедикт начал проявлять признаки нетерпения из-за того, что она ему ничего не отвечала.

Потом Агнес вышла и вернулась с пожелтевшим, ломким на сгибах листком бумаги. Она развернула его и выложила перед нами, листок был обведен черной рамкой, на нем было написано, что Алоиз Брамбергер-младший погиб на 19-м году жизни 12 апреля 1945 года, за день до окончания битвы за Вену.

Мы не могли вымолвить ни слова. Глядя на все еще не отболевшую скорбь Агнес, мы не удивлялись, что сами печалимся о человеке, которого никогда не видели.