Фарфоровое лето

На этот раз Агнес спросил мужской голос. Я крикнула: «Агнес, телефон». Она вздрогнула так, как будто кто-то напал на нее из-за угла. Услышав голос на другом конце провода, она стала говорить шепотом. Я вышла из комнаты. Казалось, волнение Агнес усиливалось, ее голос зазвучал громче, я услышала, как она сказала:

— Нет, нет, я не хочу, я с удовольствием сделала это и довольно! Нет, пожалуйста, ни в коем случае. — Потом она повесила трубку. Проскочила мимо меня, как будто что-то натворила.

Я пошла к Конраду и сообщила о звонке и о поведении Агнес.

— У нее тоже есть частная жизнь, — сказал он. — Она рассказывала тебе когда-нибудь о своей судьбе?

— Очень мало, — ответила я.

— Вот видишь. Может быть, за этим кроется больше, чем ты думаешь.

Агнес всегда знает, что нужно делать. Это приятно и удобно для меня. Наблюдая за ней в тот раз, я заметила, что она работает, думая о чем-то постороннем. Начиная какое-нибудь дело, она тут же оставляла его и принималась за другое. После обеда она внезапно объявила, что сегодня ей нужно остаться подольше, потому что еще очень многое нужно сделать. Я не согласилась, сославшись на больного Конрада, которому нужен покой.

— Иди домой, — сказала я, обняв ее за плечи, — ты мне сегодня не нравишься. Тебя раздосадовал телефонный звонок? Если я могу тебе помочь, скажи.

Она стала уверять меня, что это был ничего не значащий звонок. Собираясь уходить, она несколько раз выглянула на улицу.

Пока она одевалась в прихожей и рылась в своей сумке, я, движимая любопытством, подошла к окну. Единственное, что бросилось мне в глаза, был молодой человек в джинсах и куртке, стоявший ко мне спиной и рассматривавший витрину магазина на противоположной стороне улицы. Он держал в руке что-то, завернутое в белую бумагу, вероятно, букет цветов. Казалось, он кого-то ждал. Я подумала, может быть, это тот, кто звонил; может, у Агнес день рождения. К моему любопытству примешивалось странное беспокойство, причины которого я не могла себе объяснить. Наконец Агнес вышла из палисадника на улицу. Она заметила молодого человека и кинулась назад, в дом. Через несколько минут она появилась снова, помедлила, потом, втянув голову в плечи, как будто она хотела быстро и незаметно прошмыгнуть мимо ожидавшего молодого человека, заспешила прочь. Ей не повезло. Как раз тогда, когда она добралась до угла, человек обернулся. Он увидел Агнес и быстро пошел к ней, размахивая букетом. Я сразу же узнала его. Ошибка исключалась. То был спутник Бенедикта Лётца.

Я не знаю, что заставило меня перед сном подойти к кровати Конрада и сказать:

— Конрад, мы должны как-то изменить нашу жизнь, мы должны ее изменить, обязательно.

Он взглянул на меня удивленно, но не обескураженно и спокойно ответил:

— Ты должна ее изменить. Я давно знаю это, Кристина.

— Нет, — возразила я решительно, — не я одна. Изменить нужно нашу совместную жизнь, то, что касается нас обоих. Я не знаю как. Я сейчас не могу тебе этого объяснить, но менять что-то нужно, нужно, я больше так не могу.

— Успокойся, — сказал Конрад, — мы поговорим об этом.

— Давай поговорим об этом сейчас, Конрад. Пожалуйста. Прямо сейчас.

— Послушай, я еще не совсем в норме. Тем не менее завтра мне обязательно следует пойти в контору. Я не могу и не хочу в данный момент обсуждать с тобой эту проблему. Прошу тебя поразмыслить над ней — ведь она касается тебя больше, чем меня, — обдумать ее так, чтобы уметь четко сформулировать свои мысли. Когда ты сделаешь это, скажи мне. А сейчас, пожалуйста, Кристина, позволь мне немного отдохнуть.

Я пошла в ванную. Сняла повязку со своего большого пальца. Несколько ниточек приклеились к бледно-розовому зарастающему шраму. Я оторвала их. Две капельки крови, одна за другой упали на зеленую фаянсовую раковину, медленно покатились по сливу. Я открыла воду, капли крови побледнели, исчезли. Я наклеила на палец кусок лейкопластыря и пошла спать.

Старый черно-белый телевизор стоял в углу веранды, прямо возле швейной машинки матери Руди, которой никто не пользовался.

Отношение Венцеля Чапека к телевизору было своеобразным.

Он купил его еще при жизни своей жены после многодневных размышлений. Покупка далась ему нелегко. Ведь она противоречила его принципам: не связываться с приобретением в кредит. Его жена уже не выходила из дома. Она и раньше редко бывала на людях. Иногда Венцель брал ее с собой на заседания сберегательного общества в маленький, прокуренный трактир поселка, время от времени она навещала соседей. Однако с тех пор как мать Руди начала прихварывать, посещения трактира прекратились, шницели стали для нее слишком тяжелой пищей. Теперь она почти не выходила из дома, потому что постоянно чувствовала себя разбитой. Хотя она утверждала, что у нее ничего не болит, но ее внешний вид и, особенно, ее характер так изменились, что ясно было — она говорит неправду. Еще до того как Венцель окончательно убедился в том, что она больна, он почувствовал: ему суждено потерять жену. Тогда ему и пришла в голову мысль порадовать ее, купив телевизор.