Фарфоровое лето

Дни перед Рождеством всегда навевали на меня особое настроение. Не только из-за вновь всплывающих в памяти детских воспоминаний и пробуждающихся желаний, а прежде всего из-за неясных ожиданий, смысл которых невозможно точно определить. Однако с тех пор как существует отвратительный обычай уже в ноябре монтировать рождественское освещение, с тех пор как в торговых кварталах, будь то в центре или на окраинах, над проезжей частью улиц и головами прохожих болтаются электрические гирлянды, свечи, елочные ветки и колокольчики, а все витрины так забиты елочными украшениями и товарами, что отдельные предметы просто теряются среди них, адвент[13] утратил для меня значительную часть своей привлекательности. Пара послеобеденных часов, проведенная в созерцании витрин и рождественских гирлянд, отбивает у меня все желания, я оказываюсь просто не в состоянии сказать, что мне еще нужно или чего мне хочется. Синдрома потребления у меня не возникает.

Мама уже ожидала меня, ее лицо выражало укор.

— Ты совсем перестала появляться, — сказала она. — Уже несколько недель ты не навещала нас. Мы с отцом ждали тебя.

— Извини, — ответила я и взяла ее под руку, — это из-за того, что у меня мало времени с тех пор, как исчезла Агнес.

— Как странно, — сказала мама, — она не захотела ухаживать за дедушкой Юлиусом, теперь она больше не приходит к тебе. Найди кого-нибудь другого.

— Нет, — сказала я, — я подожду. Когда-нибудь она снова появится, я в этом уверена.

— Может быть, тебе чем-нибудь помочь? — спросила мама в надежде на то, что я откажусь, что я и сделала.

Мы протискивались через толпу прохожих. Никто из них, казалось, не ощущал ни ожидания, ни радости. Лишь неудовольствие отражалось на лицах этих спешащих, загнанных людей. Я замедлила шаги. Меня очень тревожил один вопрос.

— Как чувствует себя дедушка Юлиус?

— Лучше. Правда ему пока еще нельзя вставать. Он тоже очень скучает без тебя.

Я молчала. Меня мучила совесть из-за дедушки Юлиуса. Я часто думала о нем. Снова и снова собиралась навестить его, но так и не сделала этого. Мне не хотелось, чтобы бабушка расспрашивала меня. Достаточно было вопросов Конрада. К тому же на вопросы Конрада отвечать было легче.

— Ты хочешь что-нибудь определенное к Рождеству, — спросила мама нерешительно, — или, может быть, мы дадим тебе конверт?

Она знала, что я ненавижу эти конверты. Я просто не понимаю, почему некоторые люди не могут придумать, каким подарком можно доставить радость тому, кого любишь. С тех пор, как я вышла из детского возраста, фантазия моей мамы в этом отношении совершенно иссякла. Отец выходил из положения с помощью книг, это я могла понять. Она же постоянно спрашивала меня, будь то день рождения или Рождество, чего я хочу, и ждала конкретного ответа. Я, разумеется, молчала. Из упрямства, от обиды, чтобы показать ей ее неправоту. Ведь я-то всегда знала, что подарить. Правда, иногда случалось, что мои подарки, порой довольно необычные, вызывали больше смущения, чем радости, но для меня важно было выразить свою привязанность. Для Конрада, которому трудно было делать подарки, я тоже находила что-нибудь, что по крайней мере заставляло его признать, что я старалась.

Правда, в этот раз я еще не знала, что подарю Конраду, хотя на дворе был уже декабрь. Я сама не понимала, в чем дело. Это настроило меня мягче по отношению к матери.

— Ладно, — сказала я, — пусть будет конверт.

Мама облегченно вздохнула.

— Купи себе что-нибудь из одежды, — сказала она. — Ты, похоже, совсем потеряла интерес к красивым нарядам. Сегодня, правда, ты встречаешься только со мной, но я помню времена, когда ты выглядела иначе.

Я оглядела себя сверху донизу. Она была права. На мне были брюки, которые я носила уже целую неделю, невзрачные, мятые, поверх них — старая выцветшая стеганая куртка, ядовито-зеленый свитер, замшевые сапожки все в пятнах. Мне и в голову не пришло получше одеться для встречи с матерью.

— Ты выглядишь, как беззаботная восемнадцатилетняя девчонка, а не как жена адвоката, — констатировала мама.

— Неужели? — сказала я. Она, должно быть, заметила на моем лице радость, вызванную ее словами, потому что спросила растерянно:

— Кристина, что с тобой?

— Все в порядке, — ответила я довольным тоном, — действительно, все в порядке.

Мы еще погуляли по улицам; я не давала ей надолго останавливаться у витрин, и она покорно шла за мной дальше; мне хотелось услышать от нее, что без властной свекрови ей живется лучше, и она робко призналась в этом; я сказала, что она трудолюбивый человек, поэтому не стоит позволять все время садиться себе на шею, нужно показать отцу и бабушке, что она многое умеет, и она засмеялась, благодарно, но без особой уверенности. В конце концов я уговорила ее съесть пирожное, обычно она отказывалась от сладкого в присутствии других из-за своей вечной диеты, которую никогда не выдерживала. Я уже собиралась завести ее в одну из переполненных кондитерских, когда услышала, как сзади кто-то тихим шепотом произносит мое имя. Я обернулась.