Фарфоровый солдат

Вчера Эмиль привел кузена Гастона, того самого, с которым я познакомился, когда вылез из телеги с сеном. Вот это сюрприз! Мы с ним катались на великах и рассказывали друг другу, что с нами было в войну, а Эмиль называл нас ветеранами. То был наш первый разговор после автомобильного багажника. В память о первой встрече мы похрипели, изображая мотор. У меня в голове все перепуталось. Мне одновременно казалось, что Гастон явился из другого мира и что мы виделись неделю назад. “Время в подвале и ускоряется, и замедляется”, – как-то сказал Эмиль. Это одна из первых фраз, которые я записал в тетрадку.

Но сегодня мы держим курс на твой любимый дуб в лесу. Хвойные иголки хрустят у нас под ногами, филин кричит так близко, будто сидит у кого-то из нас на плече. Я впиваю каждую секунду этой прогулки. И вспоминаю, как был тут несколько месяцев тому назад… промокшие ноги, рев самолетов над головой.

Эмиль останавливается и показывает мне совсем небольшой дубок. Я узнаю его – это тут мы разговаривали на обратном пути от Розали. Эмиль становится на колени и расчищает ладонью землю. Под листьями появляется крышка шкатулки.

– Твой ход!

Я хватаю шкатулку. Помнится, раньше она была гораздо тяжелее. Трясу ее, как непонятный подарок. Все это похоже на Рождество в лесу или на ночные поиски пасхальных яиц, только я ищу что-то квадратное.

Эмиль протягивает мне ключик. Вставляю его в скважину и бережно открываю шкатулку. Тот же чердак в миниатюре: письма, несколько книг, исписанные листки бумаги с помарками, рисунки. Почерк твой и ее.

– Раньше там внутри что-то стучало, и шкатулка была намного тяжелее.

– Потому что там лежала пишущая машинка твоей мамы, – сказал Эмиль. – Подарок Сильвии от твоего папы. Он хотел, чтобы она и дальше могла сочинять и печатать свои стихи.

Эмиль берет шкатулку и прижимает ее своими здоровенными лапищами к груди. Глаза у него блестят почти так же, как когда он говорит о Розали.

– Посмотри-ка! – Он что-то сдвигает на дне, и открывается потайной ящичек. – Открывай.

Сердце у меня колотится так громко, что заглушает мысли. Никак не соображу, что надо сделать. Все кажется ужасно сложным. Наконец справляюсь с ящиком и нахожу в нем свой желто-синий кораблик!

– Нос, киль, борта! – Я гордо тычу в каждую часть суденышка.

– Теперь открой сам кораблик, в трюм загляни!

Откидываю верх кораблика – внутри стопка мелких морских карт и… судостроительные чертежи.

– Твои родители собирались переделать старый рыбацкий катер в баржу, чтобы прятать там подпольщиков.

В голове у меня всплывает множество эпизодов из последних месяцев: день, когда папа подарил мне кораблик, шкатулка в телеге с сеном, бомбежный вор, чердак. Вот они, ответы на лавину вопросов, у меня в руках.

– Элиза взяла за образец твою игрушку. Она надеялась, что ты когда-нибудь увидишь это судно в натуральную величину.

– И что же?

– Да, оно существует. И Сильвия сейчас, должно быть, там. Там теперь настоящая подпольная штаб-квартира. А еще в шкатулке были поддельные документы. Это главное, почему ее надо было прятать от немцев.

– А от меня? От меня-то почему ее спрятали, как только я приехал?

– Бабушка подумала, что переписку мамы с Сильвией тебе лучше прочитать после войны. Потому что от этих писем тебе стало бы еще тяжелее. И правда, одно письмо Элизы нас просто потрясло. Но все это принадлежит тебе. Я не должен был отдавать тебе шкатулку, пока не кончится война, но, по-моему, тебе уже хватит ждать.

С минуту мы сидим, глядя на звезды, и слушаем, как ветер надрывается, раскачивая ветки. Похоже на шум южного моря в ветреные дни, когда грохот волн слышен издалека.

Наконец Эмиль медленно встает. Я беру шкатулку под мышку, и мы возвращаемся домой. Всю дорогу молчим, хотя криком кричим про себя.

Эмиль провожает меня до спальни и тихонько шепчет:

– Неспокойной ночки!

Кладу в шкатулку Жана Габена – крохотный клубочек. Потом тихонько снимаю ботинки… непонятно, почему тихонько. Непонятно, зачем вообще их снимать, чтобы подняться на чердак.

Сажусь за стол с пишущей машинкой. Жана Габена выкладываю на пол. Он меленько топает по комнате, и от этого мерного топ-топ немного унимается сердце. Достаю из шкатулки тетрадь. На обложке твоей рукой написано: “Сильвия для Элизы для Эжена”. Впиваю каждое слово. Смакую каждый слог, любуюсь запятыми и даже пробелами. Прикоснуться к бумаге – все равно что к одежде твоего призрака. В этой тетради бьется твое сердце. И пусть писала не ты, а она, мне кажется, что ты.

Мало-помалу втягиваюсь и читаю так, как будто это переписка двух героинь романа. Тут рассказано все: как вы пулялись яйцами, про тайные встречи на чердаке, про духи… и про письма, которые она сочиняла для тебя, чтобы ты соблазняла папу, и уж потом ты сама его соблазняла, как Эмиль Розали, потому что “любовь надо возделывать, как огород. И лучшее удобрение – это стихи”. Интересно, а папа знал? Или так никогда и не узнал? Можно его спросить, но вряд ли я когда-нибудь решусь.