Фарисей

– Идет. Как там Гоша – пальмы опыляет?

– Опыляет.

Тропотун рассмеялся и повесил трубку.

Гриша спал, свернувшись в классическую позу эмбриона, и его помятое лицо выражало глубокий покой. Несколько мгновений Станислав Сергеич с ненавистью созерцал довольно похрапывающего соседа, а затем пересилил себя и тоже растянулся на кровати.

Храп сопалатника мешал расслабиться. Тропотун ворочался с боку на бок, засовывал голову под подушку, но ничего не помогало – он отчетливо слышал этот всепроникающий храп. Тогда он прибегнул к детскому методу против храпунов и тихонько засвистел. Гриша в ответ зачмокал губами, хрюкнул, повернулся на бок – и умолк. Станислав Сергеич облегченно вздохнул и помаленьку начал дремать. Окружавшую его больничную реальность уже разбавляли обрывки цветных снов, готовых полностью завладеть его податливым сознанием, как вдруг что-то сделалось не так в изножье кровати. Какое-то непонятное облачко сгустилось там, и Станислав Сергеич внимательно и подозрительно стал вглядываться в это облачко – упырь! Это снова был упырь собственной хвостатой персоной. Посверкивая антрацитовыми глазками, нечисть скалила сахарные клыки и нагло восседала на стуле, обмахиваясь при этом кончиком хвоста с кисточкой.

– Явился! – весьма неприветливо произнес Тропотун, стараясь говорить негромко, чтобы не разбудить соседа.

– Явился! – с вызовом отозвался упырь и ехидно осклабился.

– Что, доволен? – уже злобно поинтересовался Станислав Сергеич. – Я в больнице. Рак легкого. В перспективе – кладбище. И потом, почему именно ты?! Фаусту являлся Мефистофель, Ивану Карамазову – черт, а мне какого-то замухрышку прислали!..

Он с отвращением оглядел упыря, сидевшего нога на ногу, и мог бы поклясться, что на его упырской роже написано почти человеческое злорадство.

– Так ведь Фаусту – Фаустово, а табе миня… – с удовольствием пояснила нечисть.

И Станислав Сергеич тотчас вспомнил анекдот, который перефразировала пакость. Офицер ругает денщика и жалуется: «У всех денщики как денщики, расторопные, умные – мне же дурак дураком достался!» На что денщик резонно отвечает: «Так умным умного – а табе миня…» Подобное сравнение до глубины души оскорбило Тропотуна и, ухватив подушку, он с воплем: «У, зарраза!» – замахнулся на упыря.

– Повежливей-повежливей, – с холодным достоинством пресек его хулиганское поползновение упырь. – Я ведь на службе.

Он вдруг заскочил на сиденье стула, расшеперил свои перепончатые крылья и взвился к потолку. Сделав петлю вокруг плафона, упырь кинулся сверху на Станислава Сергеича и с невероятной силой вцепился в его руку. Не успевший даже испугаться как следует, тот ухватился другой рукой за железную раму кровати – но силы оказались неравными. Упырь стремительно поволок его к стене. Все! Расплющит! Равнодушно подумал Тропотун, отпуская кровать, и со всего маху врезался в стену. Однако к вящему его удивлению каменная кладка стены напоминала по своей консистенции густой кисель, проскочив сквозь который он очутился… на собственных похоронах.

Да, Станислав Сергеич, скрестивши на груди руки, снова лежал в гробу. Но теперь это уже не были довольно примитивные институтские похороны с речами и казенными венками. О нет!.. Катафалк, украшенный коврами и цветами, на котором стоял его гроб, плыл над морем голов. Бесконечная процессия мужчин, женщин, детей и стариков, облаченных в черные одежды, сопровождали неспешный ход катафалка, запряженного шестеркой смоляно-черных коней. Когда под звуки рыдающего марша гроб опускали в землю, над толпою прокатился стон невыразимого горя и отчаяния.

Хотя Станислав Сергеич, окостенев, лежал глубоко под землей, каким-то непонятным образом он видел, что могилу его завалили грудой живых цветов. А люди все шли, шли – и лица их были полны скорби…

Спустя время (цветы уже успели завять) могила Тропотуна превратилась в место паломничества его приверженцев. Будучи живым, Станислав Сергеич и предположить не мог, сколько у него почитателей!.. Люди собирались кучками, произносили речи, стихи и даже целые поэмы в честь фарисейства и Фарисея. Они жаждали увековечить его дело. Жаждали поклоняться ему ныне, присно и во веки веков…

И минуло еще время. Огромная, бесчисленная толпа подтянулась к могиле Тропотуна. Он даже не узнал вначале это место. Над могилой возвышался памятник, укрытый сероватым покрывалом. Торжественные звуки оркестра возвестили о начале церемонии, и покрывало медленно стало съезжать вниз, обнажая перед людскими взорами огромный памятник в честь Великого Фарисея. О-о!.. Взвыла толпа. A-а!.. Завыла толпа в едином порыве счастья. И на гранитный постамент посыпались живые цветы.