Фарисей

Станислав Сергеич внимательно посмотрел на Веру и приготовился слушать.

– Захотелось мне как-то раз какао. Знаешь, иногда возникает такое почти судорожное желание чего-нибудь, что кажется – не исполнишь его, так тут же и помрешь! Я всю кухню перерыла, все шкафчики обыскала, нашла-таки старую коробочку с парой ложек какао-порошка на дне. Ох, и развернулась я тут!.. Молоко в кастрюльке вскипятила, сахару добавила, какао всыпала, тщательно перемешивая… О, какой пошел аромат!.. Я взяла чашку тончайшего фарфора, перелила в нее драгоценный напиток – чашка всего и вышла! – уселась за стол и предалась дегустации. Я наслаждалась каждым глотком, это было наивысшее блаженство, пик наслаждения. Выпила все до капли. Глядь в чашку – на дне дохлый вареный таракан. – Она захихикала. – Меня аж передернуло от отвращения. Сижу с чашкой в руке и думаю, бежать в туалет или обождать?.. Не побежала. Вымыла чашку и параллельно пришла к заключению, что на донышке жизненных радостей всегда лежит свой дохлый таракан.

Тропотун невольно рассмеялся. Потом сказал:

– Глубокое философское умозаключение?

– А-га… И хватит фрондировать. Как ты чувствуешь себя?

– Что-то слабость, – беспомощно развел руками Тропотун. – Потому и записку послал. Ты уж извини…

– С ума сошел! Какие могут быть извинения? В ее зеленых глазах ему почудился страх.

– Я знаю, нам было бы лучше не встречаться, – с горечью продолжал он, – но это выше моих сил. Смотреть в твои глаза, видеть твое лицо… твое родное лицо… – его голос пресекся.

– Станислав, не надо! Когда ты отсюда выйдешь, мы будем встречаться каждый день!.. – Она умолкла, пытаясь справиться с подступавшими слезами, потом спросила глуховатым от волнения голосом: – Операцию делать будут?

– Нет, – кратко ответил он. – Неоперабелен,

– Ты?! Невозможно!..

Он мрачно усмехнулся и увидел, что Верино лицо в этот миг странно застыло, а ее устремленный на дверь взгляд прямо-таки остекленел. Таак… Констатировал Станислав Сергеич. К пантере присоединяется тигрица!..

Делая вид, что в палате нет никого, кроме них двоих, Регина подошла к кровати и села в изголовье у мужа. На ней было белое платье в крупный красный горох, в ушах – красные большие клипсы. Она положила свой пакет на тумбочку, затем взяла руку Станислава Сергеича и нежно спросила: «Что, тебе стало хуже?»

– Это конец. – Серьезно и значительно произнес он. – Я неоперабелен.

Жена ойкнула и заплакала. Вера, молча глотая слезы, смотрела на нее с глубоким сочувствием.

Дав Регине время поплакать, Станислав Сергеич негромко заговорил. Благодаря отработанной дикции каждое его слово звучало четко и весомо.

– Случай помог мне узнать, что жизнь моя на исходе. Остались месяцы, а быть может, только считанные недели… – его проникновенный искренний тон проникал в самую душу. – Регина, успокойся, мне трудно говорить! – попросил он всхлипывающую жену.

Она судорожно глотнула воздух и сжала пальцами горло, пытаясь этим беспомощным движением удержать свои рыдания.

– В больнице я многое увидел по-иному. Многое переосмыслил. Здесь я остался наедине с собою – и мне вдруг сделалось страшно. Да-да! Страшно. Потому что мое истинное, лучшее «я» не пробилось сквозь те заросли лжи, ханжества и лицемерия, которыми я уснастил свою жизнь. Я жил, суетился, бежал куда-то – и все вхолостую!.. Теперь наступило возмездие. Надо платить долги. Потому я и позвал сегодня вас обеих. Тебя, Регинушка, и тебя, Вера… Хочу попросить у вас прощения за то зло, которое вольно или же невольно причинил вам!..

Он умолк, собираясь с мыслями, и бросил быстрый проницательный взгляд на лицо жены, потом любовницы. Регина еле сдерживала рыдания, Верино лицо побелело и напоминало гипсовую маску. Вполне удовлетворенный произведенным эффектом, Станислав Сергеич заговорил вновь:

– Каждая из вас дорога мне. У меня никого нет ближе вас двоих на этой земле. Сегодня, лежа без сил на этом смертном одре, я умоляю вас… – голос его прервался, – умоляю вас о снисхождении и прощении…

– Ты необыкновенный, Славочка! – воскликнула Регина горестно. – Мне вечера напролет звонят из НИИБЫТиМа и спрашивают о твоем здоровье. А вчера за полночь позвонила твоя сотрудница и уверяла меня, что ты – святой. Дескать, только святой в наше время может страдать за правду!..