Фарисей

Полуденное солнце нагревало здание, и в палате, несмотря на распахнутое окно, становилось все жарче. Заявился Гриша с гигантским помидором в руках и, пристроившись возле тумбочки, с завидным аппетитом принялся уплетать его, посыпая солью из спичечного коробка. Покончив с помидором, он утерся тыльной стороной кисти и благодушно поинтересовался:

– Отдыхаете?

– Швах мое дело, Григорий! – Неожиданно для себя самого сказал вдруг Станислав Сергеич. – Неоперабелен.

– Ну?! – вытаращился тот. – Быть не может!

Тропотун только горько улыбнулся.

Долго молчали. Наконец Гриша переварил новость и спросил сочувственно: «Помидора хочешь?»

– Нет, – сдавленным голосом отозвался Станислав Сергеич, у которого от жалости к себе даже горло перехватило. – А хреновая штукенция эта самая жизнь, а Григорий?.. Рраз – и ты уже за бортом!..

– Хреновая! – с чувством согласился тот. – Кум у меня был. Шел по улице – и доска на голову упала. С балкона…

Медленно, очень медленно ползло время к половине четвертого, но Станислав Сергеич не подгонял его даже мысленно – ведь это было время его все укорачивающей жизни, каждое мгновение которой он хотел прожить с максимально возможной полнотой. Полулежа в кровати, Тропотун со страхом прислушивался к собственному телу. За грудиной продолжало противно ныть. А утром, когда он поднялся с кровати, у него закружилась голова. Да… Думал он. Вот оно, начинается!..

– Тропотун, к вам пришли! – крикнула сестра, разносившая передачи.

– Передайте, пожалуйста, записку от меня… – выговорил он усталым и каким-то немощным голосом.

Вера вошла в палату, решительно постукивая каблучками.

– Привет, Станислав! – она плюхнулась на стул в изножье его кровати и, скрывая тревогу за излишней бодростью, продолжала чуть грубовато: – Мне передали твою записку. Ты это что, угодил в больницу и теперь собрался помирать?.. Хорош! Да и выглядишь ты прекрасно… Что же ты о моей внешности ничего не скажешь?

– Ты великолепна… – негромко и печально произнес он.

– Вот и врешь! – Вера хихикнула. – Я два дня в расстройстве пребываю. Навестил один старый знакомый, искусствовед, с кандидатской даже. Посидели мы за чаем, поговорили…

– За чаем? – с иронией переспросил Тропотун.

– За чаем, – повторила она с нажимом и усмехнулась. – Он много порассказал. Тут несколько лет назад институт по народным промыслам открыли, он в замдиректорах ходил. Ну а директора им подарили из номенклатурных товарищей, который чуть раньше завалил работу на одном кожевенном заводике, – экономика ведь знаний требует! Культура же, как известно, не требует. Вот его и перекинули с одного тепленького местечка на другое. Товарищ в директорском кресле устроился, а для самого что народные промыслы, что теория относительности – все едино! Ну и начал он руководить умниками вроде моего приятеля. Они подождали, потерпели – и разбежались. Директор этому обрадовался, сотрудников по собственному разумению набрал – только почему-то через год институт развалился, пришлось закрыть за ненадобностью. А жаль! Дело хорошее, вот только с левой ноги начинали…

– Культура у нас не того… не на первом месте… – равнодушно отозвался Станислав Сергеич.

– И не на втором! – горячо сказала Вера. – Потому как видимой пользы нет, так, иллюзия какая-то. А нравственные потери – кто их подсчитает?!

– Две недели назад я бы над тобой посмеялся, – задумчиво произнес он.

– Слушай, Тропотун, – вдохновенно заговорила Вера. – Ты когда-нибудь замечал, как вольготно на Руси дураку?.. И сказки про него у нас складывают, и за государственный счет лелеют, и даже за его дурацкие фантазии из нашего с тобой кармана платят. Взять, к примеру, и на болоте дворец-птицефабрику отгрохать, а, каково?.. Ничего, мы богатые!.. Гуси сами на лужках паслись, утки же во дворце-птицефабрике сдохли. Ничего, зато идея прекрасная!.. А вот умника не жалуют… Боятся умника. Кто его знает, что у него на уме? Черт знает до чего ведь додуматься может!..

– Ишь ты как! – вдруг развеселился Тропотун. – А дураку твоему до пенсии дотянуть надо? Надо! Зато ему что скажешь, то исполнит. А умников у меня целый институт – так между собою договориться не могут, потому что каждый есть индивидуальность!

Помолчали. Станислав Сергеич ушел в себя, потом как-то нерешительно взглянул на Веру и вдруг попросил: «Честно мне ответь – что для тебя в жизни главное?»

– Спросил бы что-нибудь полегче! – она даже потрясла своей бедовой стриженой головой. – Ну, конечно, не деньги… И не положение в обществе… Пожалуй… чтоб скучно не было! – и она состроила гримаску.

– Ну а в чем ты видишь смысл своей жизни?

– Смысл жизни?! – изумилась она и нервно хмыкнула. – Кажется, тебя тут несколько перелечили…

– Я серьезно.

– Эх, – с тоскою воскликнула Вера, – да что же мы за нация такая неприкаянная?.. Все нам смысл жизни подавай – не меньше! Откуда мне знать смысл жизни?.. Свой он у каждого, свой. Кому ковров-хрусталя натащить полный дом, кому пить-есть сладко, а кому всю жизнь ее смысл искать…

– Каждому свое? – криво улыбнулся Тропотун.

– Не передергивай! Я тебе историйку глупую расскажу. Но с моралью…