Фарт

— Знамение свыше, — сказал Вараксин, отдуваясь. — Сам бог велел отменить охоту и засесть за преферанс! — Можно было подумать, что его все-таки мучает самообман и он рад действительно уважительной причине. — Сама судьба, видать, за то, чтобы вместо охоты мы засели за пульку, — все повторял он, поднимаясь на площадку у водомерного мостика.

— Вы совсем мокрый, Сергей Порфирьевич, так можно и простудиться, скорей, скорей в дом, — захлопотала Валентина Денисовна.

— Пошли, Татьяна Андреевна? — выкрикнул Вараксин, собираясь двигаться наверх.

Сорочкин взял его ружье и ягдташ.

— Я должна закончить измерения! — крикнула в ответ Татьяна Андреевна.

Авдюхов не глядел ни на Татьяну Андреевну, ни на Вараксина. Перед ним неслась река, неистовая, взъерошенная, в блестящих пенистых гребнях, в облаках обжигающей водяной пыли, и ему пришла мысль о том, что и человеческая жизнь несется, как эта река, — в неистовстве, неугомонности, в блеске успехов, в пене неудач, — куда, зачем? И тут же он усмехнулся: отличная мысль из категории общих мест в духе Сорочкина. Впрочем, и не хуже соображений Вараксина об оляпке.

— Николай Степанович, вы идете? — спросил Гвоздырьков.

Авдюхов полуобернулся, покачал головой:

— Я играть не буду, не хочется.

— Да бросьте вы, Николай Степанович! — крикнул, останавливаясь на тропе, Вараксин.

— Меня не надо упрашивать, — сказал Авдюхов и отвернулся к реке.

— Николай Степанович, зря на меня серчаете, — снова сказал Вараксин. — Ну, повздорили разок-другой. Знаете — издержки дружеских отношений. А если шутки мои, так я же безобидно…

— Да, да, я понимаю. Настроение неподходящее, и голова болит.

— Именно когда я приехал, — уже с досадой сказал Вараксин и поглядел в сторону Татьяны Андреевны.

Зная, что уговаривать Авдюхова бесполезно, Гвоздырьков сказал Вараксину:

— Пойдемте, Сергей Порфирьевич, обойдемся без него.

— История от этого не пострадает, — сострил Сорочкин.

Они ушли. Авдюхов помедлил немного и сказал Татьяне Андреевне.

— Видеть не могу Вараксина. Голоса его не переношу. Этих его величественных движений…

— Знаете, об этом нетрудно догадаться, — сказала Татьяна Андреевна и улыбнулась.

— Возможно, я несправедлив, но ничего не могу с собой поделать.

— Николай Степанович, а может, вы просто ревнуете? — спросила она смеясь.

Сегодня она была в смешливом настроении. А когда Татьяна Андреевна смеялась, у нее всегда забавно и трогательно вздрагивал кончик носа.

Казалось, однако, что Авдюхов не замечает ее прелести. С нахмуренным лицом он покосился на нее, и по взгляду его можно было подумать, что Авдюхов сейчас рассердится или возмутится. Конечно, этого не случилось, — в следующую секунду морщины поплыли, поползли по его лицу, и он тоже улыбнулся, похлопал Татьяну Андреевну по локтю и сказал:

— А что, разве есть основания?

— Кажется, есть, — с деланным огорчением ответила Татьяна Андреевна.

Она закончила работу, и они, не торопясь, пошли к дому.

— А когда вы успели так хорошо с ним познакомиться? — спросил Авдюхов.

— Да уж порядочно. На совещании в райкоме. Когда вы ездили в этот ваш отпуск. Сколько вы пробыли в отпуске, десять дней? — Авдюхов неопределенно качнул головой. — Меня вызвали на совещание в райком. Вы не знаете? Я же видный гидролог. — Она со значением вздернула подбородок. — Обсуждался проект гидростанции, меня пригласили для консультации.

— При чем тут знакомство с Вараксиным?

— Когда кончилось совещание, он предложил подвезти. И я сделала ошибку.

— Какую? — спросил Авдюхов и остановился.

— По-моему, простительную. Я с успехом выступила на совещании, настроение хорошее, и, когда мы вышли из райкома, он предложил сесть в кабину с шофером, я отказалась. Тогда и он сел со мной в кузов. Ну, лезла в грузовик, оперлась на его могучее плечо. — Татьяна Андреевна развела руками. — По-моему, он и вообразил, чего не следует.

— Что ж, бывает.

Они пошли дальше по тропе, и Татьяна Андреевна стала рассказывать, как они сидели с Вараксиным на дне кузова, привалившись к переднему борту, чтобы укрыться от ветра, обстановка располагающая, — и всю дорогу Вараксин говорил о своих бедах, о своей злосчастной судьбе.

— Он такой горемычный, такой одинокий. Семейная жизнь неудачна — жена, дети как чужие. Понимаете? Драма!

— Знает, собака, подход к женскому сердцу. Бьет на жалость, — сказал Авдюхов.

— Да уж что-что, а подход к женскому сердцу он знает.

— Между прочим, а зачем вы мне все это рассказываете? Человек вам доверился, а вы рады-радешеньки растрезвонить по всему свету?

— Только вам, Николай Степанович, только вам, — примирительно приподнимая руки, сказала Татьяна Андреевна. — Как его лучшему другу.

Авдюхов взял ее под руку.

— Вы жалкая ехидна, — сказал он.

— Кстати, Николай Степанович, а почему все-таки вы так быстро вернулись из отпуска?

Авдюхов помолчал, потом ответил:

— Соскучился по нашей станции. Странно, но факт.

— Все шутите, иронизируете.

Авдюхов качнул головой:

— Лучше шутить, чем грустить. Грусть — худший порок человечества.

— Ну, если хотите знать, я считаю, что равнодушие хуже. И вы прекрасно это знаете, не прикидывайтесь.