Фартовый человек

Ольга вздохнула и покрепче к нему прижалась.

– Убийства из-за ревности случаются очень часто. Когда идешь на такое, не думаешь о последствиях. Кажется, что между тобой и твоим счастьем стоит только один человек…

– И этот человек – ты сам, – заключил Алеша.

Ему хотелось спросить Ольгу – как она сама относится к любви. Считает ли, например, ревность буржуазным пережитком. Но Ольга ловко увиливала от разговоров о себе. Так диктовало и требование «гордого» поведения – барышня непременно должна быть загадочной.

Быть загадочной без перестука каблучков, по мнению Ольги, было невозможно, поэтому она до поры темнила и скромничала, но стоило ей обзавестись новыми ботиками – ах, пропал бедный Алеша, пропал совершенно…

Лиговка была нехорошим местом, и Алексей всегда Олю провожал до самых дверей общежития.

– Да я ведь живу здесь, на Лиговке, я тут своя, – смеялась Ольга и льнула к нему. – Меня здесь никто не тронет.

Алеша не любил обсуждать эту тему. Иногда он замечал на улице темные тени. У Алеши оставалось оружие еще с войны, но ему не хотелось ни в кого стрелять. Он не знал, как к этому отнесется Оля.

– Бореев прав, – сказал Алеша, когда они благополучно добрались до освещенной части проспекта. – Искусство, а особенно театральное или кино, ни в какой мере не должно отражать ту действительность, в которой мы живем каждый день.

Ольга удивленно посмотрела на него. Она размышляла сейчас сразу о двух вещах: во-первых, о неудачном романе Маруси (отличный урок для самой Ольги!) и, во-вторых, о блузке с десятью обтянутыми шелком пуговками на спине, которую недавно видела на главном бухгалтере фабрики, элегантной женщине в мужском пенсне с темным шнурком. Алешина фраза застала Ольгу врасплох.

– Представь себе только, Оля, – продолжал Алеша, – если бы мы ставили пьесу про жизнь Маруси Гринберг!

– Чем тебе не нравится Маруся? – удивилась Ольга.

– Сама Маруся – ничем не не нравится, – ответил Алеша. Не кривя душой, он не мог бы сказать, что Маруся ему нравится. – Но ее характер и вся ее история…

Ольга напряглась:

– Что?

– Ничего. – Алеша отдавал себе полный отчет в том, что задевает Ольгу неприязненным отзывом о ее подруге. Но ему казалось – еще пара фраз, и Оля его поймет и потому не рассердится. – Я хочу сказать, что сама Маруся, конечно, неплохой человек и не заслуживает таких страданий. Все близкие за нее, конечно, переживают… Но если все это рассказывать посторонним людям, то будет скучно.

– Скучно? – переспросила Ольга. – И что, тебе скучно?

– Мне – нет, но это потому, что ты рассказываешь… Я вообще говорил о пьесе. Если попробовать сделать из Марусиной жизни пьесу…

Ольга выдернула у него свою руку. Алеша испугался возможной ссоры, но Ольга сделала это лишь для того, чтобы протанцевать перед ним по улице и потом, весело дыша полной грудью, опять просунуть ладошку под его локоть.

– Думаешь, Бореев и вправду выгонит нас из студии, если узнает про танцы?

Алеша ласково вздохнул.

– Нет, Оля, я уверен, что Бореев знает.

– Откуда? – Она удивилась. – Разве проболтался кто?

– Он все знает, что происходит в его студии. Он это может чувствовать.

– Как это? – не поняла Ольга.

– Слыхала, что птица не вернется в гнездо, если яйца потрогал человек? Она чувствует, и все. И Бореев такой же. Как птица. Я все думаю, Оля, – продолжал он медленно, – как же мне повезло! Сколько всего передо мной открылось.

– А я? – спросила Ольга ревниво.

– И ты… И для тебя все открылось…

Он даже не обратил внимания на ее ревность, и она вдруг догадалась: говоря «я», он на самом деле имел в виду «мы», и это «мы» включало в себя не только Алешу и Ольгу, но и Настю, и тысячи других молодых людей, которым внезапно предоставилась неповторимая возможность уйти из колеи, натоптанной мозолистыми пятками их родителей…

– Представь себе, Оля, – задумчиво говорил Алеша, – какая это огромная жизнь, сколько в ней воздуху и простора! И эту жизнь необходимо украшать – вот для чего нужны и музыка, и театр, и кино, и даже цирк… Не старый буржуазный цирк, когда все смеются над уродами, а настоящее свободное искусство свободных людей!.. Людям необходима красота. Иногда даже больше хлеба необходима. Ты знаешь, Ольга, ведь многие так считают, будто вся красота только в том и заключается, чтобы одеться покрасивее, во что-нибудь модное, и пойти в ресторан, где еда на хрустальных тарелках. Но ведь это не истинная красота. Так, нэпмановский угар, одна только мишура. Нет, если украшать жизнь – то по-настоящему…

– Как это – по-настоящему? – тихо спросила Ольга, смутно благодарная Алеше за то, что он высказался о фальшивой красоте вещей материального мира раньше, чем Ольга успела ляпнуть что-нибудь невпопад, и как раз о хрустальных тарелках и модной одежде.

– Как, Оля? – Алеша мечтательно смотрел на фонарь и выше фонаря, на луну, куда более тусклую, чем фонарь, и вместе с тем полную подлинного, неугасимого света. – Да вот так – когда мир, как говорит Бореев, весь пропитан искусством…

Переполненный чувством, Алеша привлек Ольгу к себе и погладил ее по щеке.