Фартовый человек

В Алеше, несмотря на его сомнения – продолжать ли военную службу, – Ольга постоянно ощущала армейскую выучку, и это, безусловно, привлекало ее. Алексей любил во всем ясность. Чтобы у каждого предмета имелось собственное, определенное место. У каждой мысли, у каждого поступка. Размытость нравственных правил, характерная для революционных времен, почти не смутила его; он всегда четко знал, где правда, а где ложь.

Это было так же, как в тех книгах, которые нравились Ольге. Сочинители таких книг тоже без колебаний определяли, кто прав, а кто виноват.

– А танцы, по-твоему, как – тоже искусство? – спросила Ольга.

Это был хороший вопрос: и об искусстве, и о том, что интересовало саму Ольгу.

– Как посмотреть…

Ольга разволновалась. Ей вдруг почудилось, что от решения Алеши многое зависит. Вот сейчас скажет Алеша, что Бореев прав и что танцы – ханжеский буржуазный пережиток, а на деле ничем не отличается от пляски индюшкиного самца – «голдер-голдер-голдер», – которая одно только и означает: пришла пора потоптать самочку. И все, как только Алеша отменит танцы, не станет танцев совсем…

Но Алеша сказал:

– Товарищ Бореев сильно перегибает палку. Я думаю, танцы – это искусство. Ну и что с того, что в них есть подоплека влечения и пола? Эта подоплека, если подумать, везде найдется, даже когда просто хорошо работаешь у себя на заводе. Потому что если ты чего-то стоишь, то и девушки на тебя будут смотреть.

– И на тебя смотрят? – спросила Ольга нехорошим тоном.

Алеша засмеялся:

– Еще как смотрят!

– Дразнишься, – надула губы Ольга.

Он продолжал смеяться:

– Да нет же, я серьезно говорю. Отбою нет. Так и вешаются мне на шею. И все хорошие такие девчонки, ты бы видела!..

– Пусти.

Ольга вырвала руку, на этот раз не шутя.

Алексей озадаченно смотрел, как она быстро, стуча каблуками, уходит по темной улице. Ну ничего себе характер. Он пошел за ней – просто чтобы удостовериться, что с Ольгой ничего по дороге не случится. Она ни разу не обернулась, хотя, он мог бы поклясться, по одной только ее походке видно было: она знает, что он за ней идет.

* * *

Ольга вошла в комнату с новостями про студию, танцы и Алешу, готовая выпалить все с ходу, – но так и застыла на пороге.

Маруся Гринберг горько, безутешно плакала, сидя на кровати.

Рядом толпились соседки по общежитию. Суровая комсомолка Настя Панченко говорила:

– Так невозможно дальше продолжать, Маруся. Ты и сама это еще заранее понимала. Нужно иметь мужество принимать последствия.

Маруся же просто заливалась слезами. Ничего она сейчас не понимала и никакого мужества не имела. Пришла толстая комендантша Агафья Лукинична, принесла чай.

Настя взяла чашку, самолично подала Марусе:

– Выпей горячего. Тебе будет легче.

– А что случилось? – спросила Ольга от порога.

Все разом замолчали и повернулись в ее сторону. Настя поджала губы, как будто Ольга сказала что-то не вполне уместное. Коменданшта тяжело вздохнула и пошла к выходу. Отстранив возле двери Ольгу, она сказала:

– Вот что бывает, когда на чужой кусок разеваешь роток. Толку-то от такого не было и не будет, что при царе, что при Революции вашей. Люди-то не меняются. Как был мужеской пол злодейский, такой и остался. Поморочит голову нашей сестре да забросит, а куда она теперь пойдет, порченая-то? Никакого ей выходу. Хорошо хоть при Революции за такие дела больше не карают…

И комендантша уплыла, ворча, по коридору.

Ольга вошла наконец в комнату.

Настя сказала:

– Оля, сделай мокрое полотенце. Надо ей лоб остудить, а то жар начинается. А ты, Маруся, ложись. Мы за тобой будем ухаживать. Только недолго, потому что завтра в первую смену вставать.

Маруся улеглась, не сняв туфли.

Ольга намочила полотенце и подала Насте. Настя помахала полотенцем, чтобы еще больше охладить, и положила Марусе на лицо. Маруся вытянула руки вдоль тела и замерла.

– Бросил ее офицер-то, – сказала Настя, не стесняясь присутствием Маруси. – Не выдержал революционного момента в отношениях полов.

– Это что комендантша говорила? – уточнила Ольга, с любопытством поглядывая на неподвижную Марусю. – Про чужой кусок?

– Он ведь обещал жениться, – продолжала Настя безжалостно, – всякие обязательства брал, но потом все же возвратился к своей буржуазной жене, на которой венчался в церкви. А нашей Марусе – от ворот поворот.

– Не больно-то и хотелось, – сказала Ольга. – Он ведь еще и старый, этот Митрофан Иванович. Ему уже сорок лет небось. А мы получше найдем. Верно, Маруся?

Маруся не ответила. Ее грудь вдруг мелко-мелко задрожала, а потом опять затихла.

– Не померла ли? – испугалась Ольга. Она покойников не боялась, но сильно брезговала.

Маруся тоненько постонала под полотенцем, и Ольга сразу успокоилась.

– Ты иди, – обратилась она к Насте. – Я за ней посторожу.

Настя кивнула:

– Если что случится, сразу разбуди. Я коменданта предупредила – может, фельдшерица понадобится, она вызовет.

Но за ночь ничего не случилось. Маруся, как камень, проспала под влажным, нагревшимся от дыхания полотенцем. Утром она встала вместе с Ольгой и объявила, что готова выйти на работу.