Фартовый город

— Не дрейфь. Хозяин нам обязан, мы ему место расчистили.

— Это как?

Авцын самодовольно пояснил:

— Пришел было другой пекарь, ростовский. Баранки с маком продавал. Чуть у здешнего кусок весь и не отнял. А мы поговорили с ним по душам, он и убрался восвояси. Вот так могём!

Грек выпил полстакана, закусил бубликом и заявил:

— Надо Ростов себе подчинить. Все деньги там!

Стодесятники переглянулись, и Цецохо ответил:

— Легко сказать. Мы сунулись было, да обожглись. Есть там один, Хан Иван зовут. Мускулястый, сволочь. Никак с ним не совладать, батырь! Двоих наших убил.

— На ножик его надеть, и весь разговор.

— Ты, что ли, наденешь? — разозлился есаул.

— А надену, — твердо ответил грек. — И не таких видали. Что он, из железа сделанный? Нет, человек, как все. Значит, хорошая сталь в него без масла войдет.

Атаман покачал головой:

— Мои ребята пытались, да не совладали. А они крученые, в кипятке вареные, нерчинскую каторгу на зуб пробовали.

— Плохо их там варили. Дай мне попробовать.

— Да я будто против? Возьми людей, сколь тебе надо, хоть троих, хоть четверых.

Азвестопуло отмахнулся:

— Разве на манер зрителей в театре. Сам справлюсь, один на один.

— Ну-ну…

— А мне велел не нукать! — рассмеялся Серега Сапер. — Скажи, вы за этим Ханом разведку вели?

Цецохо осторожно ответил:

— Приглядываем вполглаза.

— Надо во весь глаз. Что о нем известно?

— Ловок, бестия. Крови на нем много. В Москве в большом авторитете обретался.

— А сюда как попал?

— Да так же, как и ты. Жарко стало, вот он и утек.

— Ясно… Один он бывает или завсегда при компании?

Авцын придвинулся и сказал вполголоса:

— В бане Хан Иван один бывает.

— В какой?

— Братьев Худовердовых, что на Рождественской улице.

— На виду больно, — засомневался грек. — Надо его в глухое место выманить. В карьер какой-нибудь или на окраину, где людей поменьше.

— Так он тебе и пойдет!

— Ежели по-умному сделать, то выманить можно, — настаивал Азвестопуло. — Бабу подослать. Он насчет женского пола как, интерес имеет?

— А черт его знает, — смутился Прокопий.

Грек встал:

— Вот что, ребята. Я человек широкий, планы у меня как у Бонапарта. Слыхали про такого?

— Доводилось, и что?

— В Одессе двадцать косуль[44] спроворил, а они взяли да уплыли. Сейчас псы мои деньги делят. Хочу фарт!

Стодесятники молча смотрели на новенького, ждали, что он дальше скажет.

— Надо идти, брать приступом Ростов. Нахичевань — дыра, все деньги по ту сторону межи.

— Там таких умных мильён, вся Богатяновка ими забита, — возразил Авцын. — Не дадут. Кто пустит чужих?

— А мы и спрашивать не будем. Придем, возьмем что пожирнее, и только нас и видели. Ну?

— Ты вчера лишь тут появился, обстоятельств не знаешь, — терпеливо стал объяснять Цецохо. — Мы и сами давно через межу косимся. Но вот сунулись — и получили. У Хана Ивана разговор короткий.

— Если я вам его спишу, возьмете в свою хевру?

— Нам люди требуются.

— И мне одному не справиться. Бомбу я сделаю, но после взрыва надо налететь, тех, кто уцелел, добить. Сорвать куш и деру. Команда нужна. А вы масалки [45], народ к пальбе привычный.

На том они и сговорились. Новенький оделся неприметно и отправился разведывать Богатяновку. Через день он появился в номерах Искидарова и заявил атаману стодесятников:

— Дай мне на завтра трех человек с подводой.

— Пошто?

— Сгодятся покойника увезти.

— Толком объясни, — нахмурился Прокопий.

— Нашел я Хана Ивана, буду ему секир башка делать.

— Сам?

— Конечно, сам, я же обещал. Но списать его придется в Ростове, сюда он не поедет. А труп лучше положить здесь. На той стороне должны сразу понять, кто пришиб и за что.

— Так-так… — теребил бороду атаман. — Что делать надо? Мертвого забрать? А как мои его через два города повезут?

— Накроют соломой да повезут.

— А если каплюжные[46] по пути?

— Разбежимся. Телегу с лошадью, стало быть, лучше скрасть. Чтобы по ним на тебя потом не вышли.

— И все это к завтраму? Ну ты даешь.

— Прокопий, я чох-мох не разбираю, — жестко сказал грек. — Мне ждать некогда, я человек решительный. Хана Ивана беру на себя. Которого вы все боитесь… А ты телегу спроворить не можешь! И зачем ты мне такой? Отменим все, и уговора меж нами не было, других найду.

— Ладно, будут тебе люди, и телега будет. Еще поглядим, какой ты решительный. На словах вы все храбрецы.

— Погляди, — усмехнулся Азвестопуло. — Завтра в полдень твои ребята должны быть повозле ростовской городской каменоломни. Смотри, не спутай с нахичеванской.

И ушел.

Иван Кухта тем временем сидел в трактире Штепы на Церковной площади и читал только что принесенную рассыльным бумагу. Там корявым почерком было написано: «Хан Иван есть дело на двадцать рублей есть табельщик в городской коменоломне мир не знает другова такова чернова человека жулик и вор не всю работу рабочим записывает нада проучить. Приходи завтра в полден покажу ево и договоримся можно част денег вперет».

В двенадцать пополудни Азвестопуло стоял у спуска в карьер. Он был одет в рабочую робу, перепачканную известкой. Грек смотрел гоголем, а руки независимо сунул в карманы. На другом краю карьера спрятались за кустом трое, при них была телега.