Фашисты

И опять прилепил ладонь к носу. Кажется, он готов был засосать её целиком. Он постанывал и закатывал глаза.

– Мы проиграли войну.

– Я слышал, – ответил Вольский.

– Мы проиграли войну.

– Ага.

– Мы проиграли войну.

– Кому?

– Мы проиграли войну.

Вольский пересел на край. Мужчина подвинулся. Рука у него была тонкая, обветренная, неприятная.

– Мы проиграли войну.

– Оставьте меня в покое.

Мужик сунул в ноздри указательный и средний палец и втягивал, втягивал, втягивал воздух.

– Бы проиграли войду.

Вольский посмотрел на часы.

– Бы проиграли войду.

Мужчина вытащил влажные пальцы.

– Мы проиграли войну.

Вольский хотел уйти в конец коридора и ждать там. Но не успел. Боль врезалась в бок резко, стремительно, будто скорый поезд. Он завыл и согнулся. Мужчина стонал и сучил ножками.

– Мы проиграли войну. Мы проиграли войну. – Жадные вдохи. – Мы проиграли войну.

– Заткнись, – выдавил Вольский.

– Нюф, нюф, нюф. Мы проиграли войну.

– Закрой рот, скотина!

– Мы проиграли войну.

Вольский схватился за лицо. Вцепился зубами в ладонь. Выгнулся. Потом упал на колени.

– Мы проиграли войну. Мы проиграли войну. Мы проиграли войну.

С огромным трудом Вольский смог встать и влепил психу пощёчину. Тот умолк лишь на секунду и снова взялся причитать. Вольский отвесил ему вторую пощёчину. Потом третью. Он хлестал его по сальной роже, пока не заболела рука. И не сразу заметил, что бок прошёл. По животу разливалось нежнейшее тепло. Как после оргазма. Мужчина хлюпал разбитым носом и скулил. Лицо его было перепачкано жиденькой кровью.

– Я сдаюсь, – прошептал он и поднял руки.

Вольский наклонился.

– Пошёл отсюда вон, пока я тебя не пристрелил, как бешеную собаку.

Псих опустил правую руку к носу и тяжело задышал. Из кабинета вышла бледная и очень худая женщина. Она скользнула взглядом по Вольскому, по его «военнопленному» и сказала:

– Проходите, кто там из вас следующий.

Вольский зашёл. Кабинет был пуст. Оглядевшись, он сел за стол. Кашлянул. Прошло несколько минут. Потом тяжёлая портьера, закрывающая окно, шевельнулась, и появился мужчина лет сорока пяти в белом халате, с аккуратно причёсанными волосами и редкими, как у старшеклассника, усами.

– Я к доктору Кузнецову, – сказал Вольский. – У меня направление из поликлиники.

– Кузнецов Игорь Игоревич, – отозвался врач и прошёл к столу.

Вольский протянул направление.

– На вашей руке кровь, – заметил Кузнецов.

– Она не моя.

– Чья же?

– Там в коридоре сидит мужик, я надавал ему пощёчин.

– Вот как? Любопытно.

Он выбрался из-за стола, выглянул в коридор и вернулся.

– Там никого нет.

– Сбежал.

– Вы плохо поступили.

– Знаю. Я уже не мог терпеть его причитаний.

– Что он говорил?

– Он говорил, что мы проиграли войну.

Кузнецов вздохнул.

– Но ведь он прав. Мы проиграли войну.

Вольский внимательно посмотрел на врача.

– Игорь Игоревич?

– Да, любезный?

– Можно мне помыть руки?

– Считаю, сделать это необходимо, – сказал Кузнецов.

– А где?

– В коридоре есть туалет.

– Спасибо.

Вольский вышел из кабинета, быстро прошагал по коридору, спустился на первый этаж и кинулся к выходу. На улице он, озираясь, закурил. Кровь на руке засохла и неприятно пахла железом. Его потряхивало от возбуждения. И в голове, как молот, стучала мысль: «Мы проиграли войну. Мы проиграли войну. Мы проиграли войну». Он зашёл в «Пятёрочку», купил бутылку воды и вымыл руки. В кармане запел смартфон. Номер был незнакомый.

– Слушаю, – сказал Вольский осторожно.

– Это я, – ответил женский голос. – Простите, что вчера не позвонила. Наелась макарон по-флотски и уснула.

– Вы кто?

– Катя. Вы скушали зефир? Хотела поинтересоваться.

– Зефир? Нет. Я его спустил в унитаз.

Она издала вопль раненой волчицы. Вольский нажал отбой и занёс номер в чёрный список. Этой чокнутой бабе также не повредила бы порция крепких, отрезвляющих оплеух. И Кузнецову. Вольский представил, как лупит психиатра по роже. Тот выставляет перед собой белые ладони и просит одуматься. Но ярость и неприязнь лишь крепнут от этих жалких причитаний. Он хватает Кузнецова за шиворот и тащит к окну. Его головой выбивает стекло. А потом, сграбастав, как богомол муху, вышвыривает со второго этажа. Кувырнувшись в воздухе, тот шлёпается об асфальт. Сверху на Кузнецова сыплются осколки стекла и врезаются в живот. Он корчится и елозит ногами.

Чувствуя странное, щекочущее возбуждение, от которого перехватывало дыхание и крутило в животе, Вольский спустился в метро и зашёл в полупустой вагон. В голову продолжали лезть дикие фантазии. Вспомнив быдлана, забравшего сигареты, он представил, как протыкает ему горло ножом. Тот, скуля, ползает на карачках, пытаясь удержать кровь. Она ручейком течёт сквозь пальцы и крупными каплями падает на асфальт.

Размечтавшись, Вольский чуть не проехал свою остановку. Он выскочил из вагона и врезался в сотрудницу метро. С головы у неё свалилась красная пилотка.

– Извините, – сказал он и поднял пилотку.

– Вы что, с ума сошли? – спросила испуганно сотрудница.

Это была симпатичная женщина лет тридцати пяти в синей униформе.

– Я не знаю, – отозвался Вольский и бросился бежать.