Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

А есть еще детали запаха. И детали звука. И детали симметрии.

Не знаю, что было у меня первичным исходно: внимание к деталям, стимулировав­шее именно такой характер последую­щей работы в поле, или, наоборот, изучение поведения птиц, непроизвольно заставляющее меня сейчас обращать во всем вни­мание прежде всего на незаметные детали. Да нет, конечно же пристрастие к дета­лям было исходно. Во всех де­тях это есть. (Несу однажды Ваську на плечах из дет­ского сада, а он вдруг как заголосит сверху: «Стой! Стой!» Что такое? Оказалось: «Муравьишка по асфальту пробежал…»)

Помню, что во втором классе я сантиметровым детским почерком описывал в спе­циальной записной книжке, как в Казах­стане, в пригороде Алма–Аты, на степном пу­стыре, из травы, торчащей над снегом, высыпаются семена и как они раскладывают­ся по сверкающему на солнце насту в загадочный узор, цепляясь за невидимые неровности жесткой, уплот­ненной снежной поверхности, находя себе на ней микро­скопические укрытия от ветра.

Да и еще раньше это было, глаз сам цеплялся за такое; а теперь еще и память цепляется за детали прошлого. Лет в шесть, помню, когда летом жили в Едимново на Волге и Мама бросала курить, маясь и не находя себе места, наш Дружок ― дере­венская дворняга, переселявшаяся к нам в день нашего приезда в деревню, всюду понуро ходил за ней повесив хвост и ложился у ее ног, размусоливая брошенный ею окурок.

Я помню именно не всю картину целиком, а то, как он, поднимая губы, передними зубами растормашивает длинный бу­мажный мундштук брошенной папиросы, разры­вая тонкую многослойную бумагу, тяжело вздыхая при этом и глядя на Маму с пре­данным сочувствием, двигая своими собачьими бровями…

Говорили, что по Дружку все безошибочно узнавали день нашего приезда в начале лета: он с утра сидел на берегу Вол­ги и неотрывно смотрел на невидимый за остро­вами противоположный берег, не реагируя на оклики хозяев; задолго чув­ствовал и ждал моторку, привозившую нас с кучей дачного барахла. Он ведь узнавал это тоже по каким‑то деталям? И все это само тоже есть деталь чего‑то. Важная деталь.

Природа же вся целиком состоит только из деталей, какой бы ошарашивающе гло­бально–сенсационной она ни пред­ставлялась: огромные волны ― из капель и брызг; сверкающие горные вершины ― из микроскопических шероховатостей камня и глад­кости льда; бескрайнее зеленое лесное пространство за бортом вертолета ― из рас­тущих на ветках и уже опавших хвоинок; плавные очертания песчаных барханов ― из песчинок; парящий орел ― из мозаики перьев; сами перья ― из невидимых глазу пластинок–бородок…

Я не про абстрактную диалектику дискретности бытия, а про то, как все это вос­принимаю кожей… Неисчерпаемые дета­ли окружающего мира ― это топливо, кото­рое питает мой внутренний мотор; все они ― внешние Части, составляющие мое внутреннее Целое….

Мне никогда не бывает скучно, потому что я всегда где‑то, а любое всегда и любое где‑то ― это бесконечное множество деталей пейзажа, интерьера, внешности, пове­дения, интонаций, света, звука, вкуса и проч.

«Скучность» места не имеет значения. Даже, наоборот, она порой желанна, как противоядие заведомо экзотическому «шику», мешающему восприятию деталей. Ве­ликую Китайскую стену любой заметит, и ей любой поразится. А вот рассмат­ривал ли кто‑нибудь когда‑нибудь облупленную краску на табличке с давно уже устаревшим расписанием 337–го автобуса на остановке в Балашихе? Не очевидно. А ведь эта деталь есть, и она для чего‑то есть.

Так вот, для меня несомненно/ что она ― полноценная часть разнообразия и кон­кретности окружающего мира, без кото­рых мой внутренний мир, мое внутреннее «я» просто развеются в никуда, и все…

Настораживающая меня самого страсть к собирательству ― оттуда же. Детали. Не могу пройти мимо необычного камня, птичьего пера, гнутого сучка. А сейчас уже ― мимо необычного пейзажа, восхода, заката, ракурса на куст держидерева или на го­лый склон холма. Обязательно должен сфотографировать. А разве бывают обычные ракурсы, обычные восходы или закаты? Бывают скучно снятые вещи, фотографии, которые смотреть неинтересно, это да, но сам ракурс и сама вещь в реальности по­чти всегда уникальны и интересны. Так что аппарат теперь с шеи не снимаю…

Кстати, Зарудный собирал в своих экспедициях не только научные коллекции, но и все интересное подряд. Вот уж кто наверняка знал цену деталям. Подозреваю, что он этим порой даже слишком увлекался. Подвиды некоторых птиц он вы­делял на ма­териале, в котором другие систематики никаких отличий не находили.