Фасциатус (Ястребиный орел и другие)

Наконец, структура и характер самого воя как механизма общения и поддержания всей структуры популяции. Почему в одной группе песни разных шакалов более схо­жи, чем в другой? Означает ли это, что эта группа сплоченнее? Почему у свалок или в иных местах концентрации шакалов из разных групп совсем нет группового воя хо­ром? Почему после рева леопарда в горном ущелье окрестные шакалы замолкают до утра?

По характеру воя и составу певцов можно судить о влиянии на шакалов природных факторов (наличие и доступность пищи, гибель от наводнений и селей) и деятельно­сти человека. И многое другое. Интересно.

Поразительно, что может научиться понимать в природе заинтересованный наблю­датель. Например, узнавать шакалов индивидуально по голосам. Ну разве сможет человек, познакомившийся с этим видом столь близко и узнав о нем столь захватыв­ающие вещи, сказать даже врагу: «Поганый шакал…»? Или обидеться на то, что его назвали шакалом? Конечно нет. Для любого понимающего человека «шакал» ― это комплимент. Так что Табаки ― это символ не вида, а характера.

Интересно, может, и правда чукчи у нас на Севере и эскимосы на Аляске понимают по волчьему вою его содержание?»

31

То­гда по­сланцы вернул­ись во дво­рец и долож­или шаху, что, мол, толку они не добил­ись никаког­о…

(Хорас­анская сказка)

Вернувшись в Кара–Калу, неизменно служившую всем приезжающим в Западный Копетдаг базой и пристанищем, мы распрощались с Андрюхами, занявшись каждый своими делами: ребята погнали дальше по своему маршруту в другие края, а я стал готовиться к намеченной поездке с Романом, однако он неожиданно, без всякого предупреждения отказался ехать в поле по нашему плану, сказав, что у него другие приоритеты, много дел и он не считает возможным использовать полученный от за­поведника транспорт на поиски ястре­биного орла…

Я искренне недоумевал, но настаивать было неуместно, поэтому от дальнейших расспросов, аргументов и взываний к справедливости я воздержался.

«ОГНЕННЫЙ МУСТАНГ»?

― Неу­жели лошад­и уме­ют ле­тать?

― Уме­ют, ― мол­вил Михравар…

И только он на­тянул по­водья, как у лошад­и словно выросл­и кры­лья, и, оторвав­шись от зем­ли, она стреми­тельно понес­лась по воздух­у…

(Хорас­анская сказка)

«75 мая. Привет, Жиртрест!

…Между прочим, в долинах Западного Копетдага, на Чан- дыре, есть самые на­стоящие мустанги. Да, да. Одичавшие лошади, которые потерялись на самовыпа­се, а потом нарожали уже по–настоящему диких жеребят. Я видел однажды та­кой та­бун издалека.

С этими мустангами связаны мои не самые приятные воспоминания о собственном малодушии. Директор заповедника Андрей Николаев позвал меня на Чандыр на от­лов и объезд этих одичавших лошадей, а я не поехал, нетипичным для себя образом отказавшись от очевидного приключения. Причем в силу каких‑то банально–неоче­видных причин, замешан­ных на ложном чувстве аспирантского долга, требующего от меня ударного орнитологического труда, а не экзотических прохлаждений… Дурак, теперь жалею. Бездарно не оправдал былого доверия.

У меня ведь в детстве, лет в семь, была кликуха, повешенная за неуемную прыть и ярко–красную рыжину двумя непо­правимо и безнадежно взрослыми тринадцатилет­ними дочками московских художников, приезжавших на лето в Едимново на Волгу, где проводили лето и мы, ― «Огненный Мустанг»…

Так вот, я поначалу не задумывался над этим и лишь много позже, лет в двена­дцать, постфактум, тайно ощутил удовлетворенное мужское самолюбие. Сейчас уже очевидно, что это было самое лестное прозвище или звание, которое я когда‑либо получал…»

ЧЕРНЫЙ КОРШУН И ЧАЧА

― Те­перь я уле­таю. А когда понад­облюсь тебе, со­жги одно из пе­рьев; и я сра­зу же яв­люсь на по­мощь…

(Хорас­анская сказка)

«18 мая. Здравия желаю, товарищ Андрюня!

Вольно. Сегодня я сподобился все же залезть на самую высокую вершину в окру­ге. Это Хасар. Где бы ты ни ходил по долине среднего течения Сумбара, отовсюду видны две главные горы: Сюнт и Хасар. Сюнт конусовидный, а Хасар ― с плоской широкой вершиной, но повыше.

Поднимался от подножия, не торопясь, наблюдая птиц, четыре часа. Верх горы ― место очень своеобразное: широкое, слегка волнистое плато с великолепными тра­вами и разбросанными в понижениях рощицами цветущего боярышника и ди­кой вишни.