Фатум (СИ)

И все. Заряд ее твердости кончился. Зажав рот обеими руками, чтобы заглушить стоны, девушка осела на пол и разревелась. Плотина, что сдерживала ее отчаянье, держалась лишь на надежде, что врачи лишь сгущали краски, но теперь, когда Николь воочию увидела Мэриан, надежда испарилась. Отрицание и чувство несправедливости заполнило девушку до краев: этого не может быть! почему она? почему сейчас? как она могла так поступить? Николь знала, что думала как последняя эгоистка, но ничего не могла с собой поделать. Девушка понимала, что содрогается от рыданий не столько из-за жалости к няне, сколько из-за жалости к себе: ведь это ее бросили, ведь это она осталась одна. Николь просто лежала на грязном, больничном полу, сжавшись в клубок, и ревела навзрыд: горько, надрывно и отчаянно. Ее не волновало, услышит ли ее кто или нет. Не волновало, что о ней подумают. Даже тот факт, что она распласталась на холодном грязном полу, не мог пробиться сквозь пелену отчуждения и полнейшего неприятия действительности. Страх, одиночество, уязвимость – вот что царило в ее сердце. Николь и подумать не могла, насколько важную часть ее жизни составляла эта маленькая сухенькая старушонка. Для девушки Мэриан представлялась кем-то вечным. Тем, кто существовал до нее, и будет существовать и после. Неиссякаемый источник любви, мудрости, заботы… Откуда взялась эта старая женщина, лежавшая на кровати? Почему же раньше Николь не замечала ни ее морщин, ни ее хрупкости? Почему сейчас она видит лишь тень, лишь старость? Почему эти знакомые до боли черты теперь казались ей чужими? Неужели то, что говорят в таких случаях – правда: что кома – лишь продление срока службы тела с отсутствующей душой?

Где-то в недрах сумки зазвонил телефон. Какая-то часть ее сознания, подсказывала Николь, что это была Эмбер. Видимо, они уже собирались уезжать. Ответить? Сказать ей? Нет. Пусть хотя бы кто-то в этот день будет счастлив. Медленно встав – сначала на четвереньки, потом на колени – Николь закрыла глаза, сделала пару глубоких вдохов и сосчитала до трех. Когда она открыла глаза, в них уже почти не было слез. Дав себе мысленного пинка за то, что распустила нюни, девушка, как могла, привела себя в порядок (к счастью, у нее всегда с собой была пачка дезинфицирующих салфеток) и, достав из сумки расческу, начала заплетать волосы Мэриан в косу. Совсем как когда-то сама Мэриан заплетала косы Николь. Закончив с прической, девушка умыла женщину влажным полотенцем, укрыла ее одеялом и расшторила окно: Мэриан терпеть не могла темноту. Девушка все еще чувствовала себя больной и разбитой, ее руки дрожали и плохо слушались, но, несмотря на это, Николь не давала себе спуску.

После того, как все возможные (на данной стадии) улучшения были завершены: в палате проветрено, пыль протерта, Мэриан умыта и причесана – Никки собиралась позвонить домой и предупредить, что задержится, но телефон разрядился. Такое с девушкой часто бывало: нелегко зарядить телефон, когда электричество дают строго по часам. Вообще, работа помогала: ей было некогда жалеть себя. По сути, ничего не случилось, она просто сгущала краски. Мэриан просто взяла отпуск. Вот и все. И пока она будет отсутствовать, Николь проследит за тем, чтобы к ее возвращению все было готово.

Девушка сходила к врачу и оформила все расходы на лечение на свое имя: тете это вряд ли понравится, но дядя ее точно поймет. Затем она поговорила с медсестрами, убедившись, что за ее няней будут хорошо ухаживать. Следующим пунктом в программе была поездка в клинику: Николь хотела принести Мэриан ее личные вещи. Главное, чтобы в клинике еще не избавились от них.

Пожитков у Мэриан было немного: во-первых, коллекция морских камней, которую женщина собирала, украдкой покидая территорию клиники, на берегу. Все знали, что она этим грешила, но закрывали на это глаза: она была из тех, кто добровольно находился в лечебнице (после курса “лечения”), так что даже если бы она и сбежала, ничего страшного в этом не было бы. Во-вторых, коллекция плетеных браслетов, материалы для которых она тоже добывала тайком, и, самое главное, ее альбом. Это был своего рода графический дневник женщины. Там она рисовала все, что с ней было, все, что она чувствовала и так далее. Эта вещица больше всего пробуждала в девушке любопытство, но Мэриан позволяла ей смотреть лишь некоторые картинки. Забавно, но теперь, когда Николь держала эту книжечку в руках, соблазна не было. Будто весь шарм и загадочность этой чудесной тетрадки заключались в ее владелице, и без нее этот альбом был не более чем любительским комиксом, да еще и без текста.

Дядя Фил помог ей все упаковать. Он, собственно говоря, и охранял вещи от санитаров. Николь хотела взять его с собой в больницу, но доктор Эндрюс запретил, да и Никки понимала, что это не очень разумно. Тем более что вел Филипп себя очень странно, гораздо более странно, чем обычно. Он постоянно хотел что-то сказать, но как только начинал говорить, напрочь забывал, о чем речь. И при этом у него был такой несчастный вид, что у Николь сжималось сердце.