Фауст

Мы жили в доме № 6 по Лиговке, на Греческой площади (этот дом не сохранился, он был взорван вместе с изумительной Греческой церковью Дмитрия Солунского; в 60-е годы на этом месте построили концертный зал). Рукописи были помещены отцом на нижнюю полку книжного шкафа с перекрещенными стрелами, «онегинского», как его называли. Там они пролежали и три года блокады, пока мы были в эвакуации. Просто поразительно, как сохранился дедов архив! Стекла в квартире были выбиты взрывной волной, две зимы комнату заметал снег. Но рукописи остались нетронутыми. Случайный осколок снаряда наискось срезал оболочку пакета, но не задел бумаг.

Только в 1954 году я развязал эти свертки, чтобы показать содержимое моему другу Симону Маркишу. Мы с ним увидели тетради со стихами, средневековыми легендами, рукописи книги «Средневековый театр», перевода «Фауста». Симон мне сказал: «Не показывай никому. Опубликовать не опубликуешь, а неприятностей не оберешься. Ведь ты станешь внуком учителя детей царской семьи, а таких, как показала практика, принято расстреливать».

Он знал, что говорил. Всего за два года до того был расстрелян его отец Перец Маркиш, известный поэт и член еврейского антифашистского комитета, а сам Симон только-только прибыл с матерью и братом из ссылки, из Караганды.

Вскоре я защитил диссертацию по радиотехнике и уехал по распределению в Таганрог, в радиотехнический институт. Все шло хорошо, я уже заведовал кафедрой. Но вскоре партия решила укрепить кадрами сельское хозяйство, и мне предложили стать председателем колхоза. По молодости я восстал против этой нелепости, позволил себе пошутить насчет «золотой заклепки», вспомнил рассказ Марка Твена «Как я редактировал сельскохозяйственную газету». Разразился скандал, мне говорили, что дело дошло до Хрущева, и он будто бы сказал: «Гнать этого моего тезку в три шеи!» Так я вернулся в Ленинград, в квартиру с дедушкиными рукописями. И снова ждал «лучших времен». Жизнь проходила, а они все не наступали…

Все настойчивее я интересовался личностью своего деда, рылся в архивах и библиотеках, расспрашивал родственников и знакомых нашей семьи.

Константин Алексеевич родился в 1858 году. В 1881 году окончил историко-филологический факультет Петербургского университета. Четверть века проработал в 5-й гимназии, она находилась у Аларчина моста, в Коломне (так называется один из исторических районов Петербурга). Потом два года был директором гимназии в Нарве.

В 1906 году его вновь переводят в Петербург. Он становится директором гимназии Императорского Человеколюбивого общества, затем 12-й гимназии, наконец, Царскосельской Николаевской.

И сейчас довольно хорошо известны заслуги К. А. Иванова в медиевистике, истории средних веков. Главные его труды: «Средневековый замок и его обитатели» (1898); «Средневековый город и его обитатели» (1900); «Средневековая деревня и ее обитатели» (1903); «Средневековый монастырь и его обитатели» (1902); «Трубадуры, труверы и миннезингеры» (1901); «История древнего мира» (1902); «История средних веков» (1902); «Новая история» (1903); «Восток и мифы» (1904); «Элементарный курс истории древнего мира» (1903). Учебники многократно переиздавались, на них выросли целые поколения. Упомянутые «Трубадуры…», а также книга «Многоликое средневековье» были переизданы несколько лет назад.

Константин Алексеевич был блестящим педагогом, убежденным противником схоластических традиций и устарелых педагогических методов. Свои взгляды на педагогику он высказал в книге «Пятидесятилетие Санкт-Петербургской пятой гимназии» и многих статьях, напечатанных в журнале «Русская Школа».

А кроме того, что сейчас известно несколько менее, был он поэтом. В списке его книг значатся «Стихотворения К. А. Иванова, роскошное издание на веленевой бумаге, стр. 510…», «Лепестки. Новый сборник стихотворений К. А. Иванова».

Об одном из эпизодов, связанных с работой в царской семье, Константин Алексеевич рассказал своему сослуживцу Карлу Галлеру в присутствии его дочери Лидии, которая много позже пересказала мне. Однажды, придя домой после уроков из Александровского дворца, дед обнаружил в своем портфеле множество ломтиков хлеба. На следующем занятии к нему подбежал маленький цесаревич Алексей и тихо сказал: «Папа говорит, что народу недостает хлеба. Вот вы ему передайте, только по секрету»…

Получив возможность наблюдать жизнь царской семьи с близкого расстояния, Константин Алексеевич в то же время следил за политической жизнью страны, обыденной реальностью в России. То, к каким чувствам приводил его такой, можно сказать, стереоскопический взгляд, нетрудно понять из стихотворения, написанного в октябре 1915 года. Мне же оно дорого еще и потому, что некоторым образом обращено ко мне, своему тогда еще не родившемуся внуку.