Фауст

Он нас перерастает
Могучестью сложенья:
Тем нас он награждает
За наши попеченья.
Ход жизни нашей длился
Мгновенье — и погас;
Он многому учился,
Научит он и нас.

Одна из кающихся

(называвшаяся ранее Гретхен)

Сонмом духов окруженный,
Он себя не сознает:
К жизни новой вознесенный,
Он привыкнуть к ней не мог.
Но уже и видом внешним,
Скинув, что дал прежний мир,
Стал подобен сонмам здешним
Он, облекшися в эфир.
Дай мне только дозволенье
Поучить еще его:
Слишком сильно ослепленье
Мира нового сего!

Mater gloriosa

Услышана, несись ты к сфере высшей:
Учуявши тебя, он понесется ввысь.

Doctor Marianus

(с молитвой падая ниц)

Созерцайте миг спасенья,
Сонмы сокрушенных!
То для вас подготовленье
К жизни всех спасенных!
Допусти Ты к восприятью
Наши помышленья!
Осени Ты благодатью
Наши совершенья!
Дева, Мать, цариц всех краше,
Божество Ты наше!

Chorus mysticus

Все преходящее — уподобление,
Лишь сверхземное дает совершение:
Недостижимое здесь достигается,
Невыразимое здесь совершается;
В мир же, где правда одна пребывает,
Женственно-вечное[224] нас увлекает.

FINIS

Канун сочельника.

23 дек. 1918 года или 5 янв. 1919 г.

Никита Иванов-Есипович МАЛЫЙ СВЕТ РУСИ ВЕЛИКОЙ

Судьба рукописи этого перевода «Фауста» показательна для советской России. Перевод был закончен в конце 1918 года, но пролежал без движения почти век. И только благодаря кафедре немецкой филологии Санкт-Петербургского государственного университета, прежде всего доценту Ирине Сергеевне Алексеевой, а также издательству «Имена», перевод увидел свет.

Все дело было в связи переводчика с царем.

Моему деду Константину Алексеевичу Иванову, известному в свое время поэту, историку, исследователю средневековья, а по службе — учителю и директору гимназии, посчастливилось последние восемь лет жизни быть еще и учителем истории в царской семье, вплоть до ее высылки из Петрограда. Можно сказать «посчастливилось», а можно и так: «угораздило»…

Обратимся к архивным документам, которые я обнаружил, когда они еще находились в зданиях Сената и Синода. В формулярном списке о службе действительного статского советника Константина Алексеевича Иванова, в то время директора 12-й Петроградской гимназии, читаем:

«С соизволения ЕЕ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА ГОСУДАРЫНИ ИМПЕРАТРИЦЫ АЛЕКСАНДРЫ ФЕДОРОВНЫ назначен с 1 октября 1908 г. преподавателем истории ИХ ИМПЕРАТОРСКИХ ВЫСОЧЕСТВ ВЕЛИКИХ КНЯЖЕН ОЛЬГИ НИКОЛАЕВНЫ И ТАТЬЯНЫ НИКОЛАЕВНЫ» (письмо от 4 декабря 1908 г., № 11057).

Затем, с того же соизволения, к преподаванию истории была подключена еще и география, а список учениц пополнился Марией и Анастасией, по мере их взросления. И позже:

«Всемилостивейше поручено преподавание географии ЕГО ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЫСОЧЕСТВУ НАСЛЕДНИКУ ЦЕСАРЕВИЧУ ВЕЛИКОМУ КНЯЗЮ АЛЕКСЕЮ НИКОЛАЕВИЧУ с 1914—1915 учебного года».

Конечно, это не значит, что Константин Алексеевич был с Николаем II в дружеских отношениях, но знакомы они были хорошо. Отец рассказывал мне, что Николай уже из Тобольска дважды писал деду, просил выслать написанные им учебники: как известно, после отречения бывший царь взял на себя преподавание истории сыну. Оба письма потом мой отец сжег. И, скорее всего, правильно сделал…

Домашнего адреса деда Николай, разумеется, не знал, писал на Царскосельскую Николаевскую гимназию. И тем самым волей-неволей «подставлял» адресата в те смутные дни, когда правило Временное правительство. С 1 сентября 1917 года Константина Алексеевича уволили из гимназии. Нет худа без добра, он получил возможность все свое время отдавать переводу «Фауста».

Рукописи моего деда хранились в двух свертках, упакованные в тряпку и перевязанные бечевкой. Мой отец Константин Константинович, художник Александрийского театра, привез их из Царского Села в Ленинград в 1930 году, после смерти бабушки. Привез даже не с ее, а еще с дедовым напутствием: «Не трогать до лучших времен».