Фаворит

Когда я снова очнулся, то увидел, что лежу в полумраке в какой-то комнате, туманные очертания которой стали постепенно проясняться. В углу стоял умывальник, рядом – столик, накрытый белой салфеткой, и кресло с деревянными ручками; справа было окно, а прямо передо мной – дверь. Голая, казенная комната.

Дверь открылась, и вошла сиделка. Она посмотрела на меня с веселым удивлением и улыбнулась. У нее были красивые зубы.

– Привет! – сказала она. – Ожили? Как вы себя чувствуете?

– Отлично, – ответил я, но получился какой-то слабый шепот.

– Вам удобно лежать? – спросила она, взяв мою руку и щупая пульс.

– Нет, – пробормотал я, перестав притворяться.

– Я скажу доктору Митчему, что вы пришли в себя. Он, наверное, захочет осмотреть вас.

Она записала что-то на карточке, лежавшей на столе, еще раз широко улыбнулась мне и исчезла за дверью.

Значит, я в больнице. Но я все еще не имел ни малейшего представления о том, что случилось. Может быть, меня переехал паровой каток? Или растоптало стадо слонов?

Доктор Митчем разрешил только половину загадки.

– Почему я здесь? – спросил я его хриплым шепотом.

– Вы упали с лошади, – ответил он.

– А кто я такой?

Услышав этот вопрос, он постучал по зубам кончиком карандаша и несколько секунд пристально смотрел на меня. Это был еще молодой человек с грубоватыми чертами лица, пушистыми, уже редеющими белокурыми волосами и умным, ясным взглядом светло-голубых глаз.

– Думаю, что будет лучше, если вы вспомните сами. Убежден, что это вам вскоре удастся. Не тревожьтесь об этом. Не тревожьтесь вообще ни о чем. Просто отдыхайте, и память вернется. Если и не сразу – этого ожидать трудно, – то постепенно, по крупицам вы вспомните все, кроме, может быть, самого падения.

– Что у меня поврежденного? – прохрипел я.

– У вас сотрясение мозга. Что касается остального, – он окинул меня взглядом с головы до ног, – сломана ключица и четыре ребра, очень много ушибов.

– Слава богу, ничего серьезного, – с трудом выдавил я.

Он разинул рот от изумления, но тут же расхохотался:

– Конечно ничего серьезного! Такой уж вы народ, все одинаковые. Совершенно сумасшедший народ!

– Кто мы? – спросил я.

– Не важно, скоро вы все вспомните, – ответил он. – Подремлите, если сможете, а когда проснетесь, будете знать гораздо больше.

Я последовал его совету, закрыл глаза и вскоре погрузился в сон. Мне снилось, что я слышу хриплый голос, исходящий из вазы с красными и желтыми крокусами, который шептал какие-то угрозы и довел меня до того, что мне захотелось заорать и ринуться от него прочь, но я тут же понял, что это мой собственный шепот, и крокусы превратились в густой зеленый лес с алыми птицами, мелькающими в тенистом полумраке. Потом мне показалось, что я стою на скале и, силясь что-то разглядеть внизу, все больше и больше наклоняюсь вперед и наконец падаю…

На этот раз я произнес вполне осмысленные слова: «Я упал с дерева». Я знал, что со мной это случилось в детстве.

Теперь я явственно услышал голос и открыл глаза. Рядом стоял доктор Митчем.

– С какого дерева? – спросил он.

– В лесу, – сказал я. – Я ударился головой, а когда очнулся, отец стоял на коленях возле меня.

Опять возле меня раздалось восклицание. Я повернул голову, чтобы посмотреть, кто это.

Он сидел там, загорелый, крепкий, изящно одетый, в сорок шесть лет выглядевший совсем еще молодым человеком.

– Эге! Здравствуй! – сказал я.

– Вы знаете, кто это? – спросил доктор Митчем.

– Мой отец.

– А как вас зовут?

– Алан Йорк, – ответил я, не задумываясь, и память сразу вернулась ко мне. Я вспомнил все, что происходило до того утра, когда я отправился на Бристольские скачки. Я помнил даже путь туда, но что случилось после этого, было по-прежнему скрыто непроницаемой завесой.

– Как ты сюда попал? – спросил я отца.

– Прилетел чартерным рейсом. Миссис Дэвидсон позвонила мне и сказала, что ты лежишь в больнице. Я решил, что надо бы поглядеть на тебя.

– Сколько же времени… – начал я медленно.

– Сколько времени вы были без сознания? – понял меня доктор Митчем. – Сейчас утро, воскресенье. Значит, два с половиной дня. Неплохо, если принять во внимание, как здорово вы разбились. Я сохранил ваш шлем, чтобы показать вам. – Он открыл шкафчик и вынул остатки шлема, который спас мне жизнь. Шлем почти развалился надвое.

– Придется доставать новый, – сказал я с сожалением.

– Совсем сумасшедший! Вы все абсолютно сумасшедшие, – убежденно заявил доктор Митчем.

На этот раз я знал, о чем он говорит. Я улыбнулся, но улыбка получилась кривая, потому что я обнаружил, что половина моего лица распухла, была неподвижна и болела. Я поднял было левую руку, чтобы ощупать опухоль, но рука поднялась только дюймов на шесть и опять упала. Движение вызвало острую боль в плече. Несмотря на тугие бинты, которые стягивали плечо, я почти услышал, как скрежещут, царапаясь друг о друга, сломанные края ключицы.

И тут же, словно по сигналу, все боли в моем разбитом теле ожили и слились в одну мучительную, дергающую боль. Я хотел сделать глубокий вдох, но сломанные ребра выразили яростный протест.

Я закрыл глаза.

– Что с ним? – тревожно спросил мой отец.