Фаворит

Молясь в душе, чтобы лестничные ступеньки старого дома не скрипели, я легко и быстро поднялся по ним и прижал ухо к дверям главной конторы «Л. С. Перт». Прямо перед моим носом были огромные печатные буквы. Надпись гласила: «Прошу входить».

За толстенной дверью я расслышал свирепый шипящий голос, слов было не разобрать, но голос был так хорошо знаком мне, что я узнал бы его из тысячи.

Он был там.

Я почувствовал, как волосы у меня на затылке встали дыбом.

По моим расчетам, прошло минут семь или восемь с тех пор, как я разговаривал с Лоджем. Я должен был дать брайтонской полиции время, чтобы найти такси и записать то, что они услышат по радио, и я не мог рисковать, не мог прервать ненавистный хриплый голос до этого. Но я не собирался торчать за дверью до прибытия полиции. Я медленно сосчитал до ста, и это, казалось, были самые длинные секунды в моей жизни. Затем я вытер ладонь о брюки и осторожно взялся за резную стеклянную ручку.

Она тихо повернулась, и я приоткрыл дверь на несколько дюймов. Это вышло совсем беззвучно. Свет в комнате не горел.

Он сидел за письменным столом, спиной ко мне и, казалось, вглядывался во что-то на улице. Неоновая реклама вспыхивала за окном, освещая всю комнату и словно очерчивая его темный силуэт красным сиянием. Багряные отблески отражения мелькали на хромированных пепельницах и скользили по углам шкафов с бумагами. Ряд черных телефонов, выстроившихся на письменном столе, словно взвод солдат, отбрасывал на стену угловатые тени.

Вблизи хриплый шепот не таил в себе бесплотной угрозы, хотя то, что он говорил сейчас, было до ужаса жестоко.

Дверь открылась совершенно бесшумно, потому что человек у стола продолжал говорить в микрофон, абсолютно не подозревая, что я стою у него за спиной.

– Убейте его! – приказал он. – Убейте его. Стреляйте в это животное. Разверните машины к лесу и включите фары. Начинайте сейчас же прочесывать лес. Флетчер, организуйте облаву! Я хочу, чтобы Йорк был мертв, и сделайте это немедленно. Раздавите его!

Человек остановился и так резко втянул воздух, что тот застрял у него в глотке. Он протянул руку за стаканом с водой и отпил глоток.

Голос Флетчера оловянно донесся из громкоговорителя на столе: «Никаких признаков объекта с того самого момента, как он вошел в лес. Похоже, он все-таки ускользнул».

Человек за столом затрясся от ярости. Он начал шептать, и шепот этот был похож на скрежет бурава.

– Если он удерет, вы заплатите за это. Я хочу, чтобы он был мертв. Я хочу, чтобы он был раздавлен. Можете делать с ним все, что угодно. Велосипедные цепи, кастеты – пусть все идет в ход! Разорвите его на клочки. Если он останется жив, всем нам конец, помните это. – Шепот поднялся до хрипа, похожего на полузадушенный крик: – Выпустите из него кишки… Раздавить… Уничтожить!

Он продолжал хрипеть еще некоторое время, изобретая все новые способы покончить со мной, пока мне не стало ясно, что он абсолютно сумасшедший.

Мне сразу все это надоело. Я распахнул дверь и нажал выключатель. Комнату залил яркий электрический свет.

Человек за столом резко обернулся и уставился на меня.

– Добрый вечер, дядя Джордж, – произнес я мягко.

Глава 17

Глаза его сузились от ненависти. Бессмысленный взгляд сменился отвратительным, звериным выражением. Он все еще был забавным дядюшкой моей Кэт. Я видел перед собой дородную фигуру в твидовом костюме, какие носят деревенские джентльмены, но лицо его было лицом человека, приказавшего воткнуть нож в грудь Джо Нантвичу и подбивавшего свою шайку разорвать меня на куски. Его рука как-то странно согнулась, подалась вбок, и он выбросил ее в мою сторону с зажатым в ней револьвером. Это было тяжелое старомодное оружие, громоздкое, но достаточно опасное, и оно было нацелено прямо мне в грудь. Я твердо смотрел в глаза дяде Джорджу, а не на черную дыру дула. Я сделал шаг по направлению к нему.

И тут он наступил, этот миг, на который я рассчитывал.

Дядя Джордж заколебался.

Я видел, как забегали его глаза, как он отвел руку. Несмотря на всю его подлость и тот ужас, которым он наполнял жизнь окружающих людей, сам он никогда не совершил ни одного акта насилия. Угрожая мне по телефону в то утро, когда я ехал в его дом, он сказал, что ему ненавистно быть даже свидетелем жестокости. И несмотря на все это, а может быть, благодаря тому скрытому наслаждению, которое он испытывал, смакуя жестокие обычаи первобытных народов, изучению которых он предавался в тиши своего кабинета, я верил, что так и будет – он дрогнет. «Это, – думал я, – тип человека, наслаждающегося созерцанием жестокостей, которые он никогда бы не смог совершить сам. Он дрогнет». И теперь, несмотря на его бешеную ненависть ко мне, он не смог бы убить меня вот так, один на один, глядя мне прямо в лицо.

Я не дал ему времени собраться с духом. Один быстрый шаг – и я схватил его за руку, держащую оружие. Он попытался встать, но слишком поздно решился нажать на спуск: пуля попала в стену. Я отвел его руку в сторону и вырвал у него револьвер. Его мускулы были дряблыми, и он не оказал мне сопротивления.