Фаворит Марии Медичи

– Вам письмо, хозяин! – в кабинет ввалился Гийом с конвертом. – От вашего батюшки.

– Так-так-так… – Клод торопливо сломал печать, пробежал глазами написанное, несколько раз моргнул и вскинул глаза на друга. – Отец покупает замок Дамви!

– Наконец-то, – поднял брови Арман. Покупка замка была всем известной мечтой Бутийе-отца. – Дамви – это же где-то недалеко.

– В том-то и дело! – возликовал Клод. – Землевладелец приехал лишь на пару недель – он живет в Савойе, и отец поручил мне самому оформить купчую. Ты знаешь, Арман, я, пожалуй, отправлюсь в Дамви прямо сейчас.

– Что ж, а я вернусь в Люсон, – хмыкнул епископ.

– Ну что ты! – всполошился Клод. – Я съезжу на три дня, вернусь – и обмоем покупку! Отец мечтал о замке всю жизнь – с тех самых пор, как получил дворянство!

К просьбам Клода присоединилась и Мари – за обедом она вела себя как ни в чем не бывало. К вящей радости епископа, утвердившегося во мнении, что она ничего не заметила.

Арман уступил просьбам супругов Бутийе и решил остаться до приезда Клода. В дорогу тот снарядился основательно – кроме Гийома, взял еще двух молодцов – все верхами, потому что о качестве дороги до Дамви предания умалчивали. Единственное, что известно – на полпути есть постоялый двор «Святой Фиакр».

– Прямо на восток до леса, а там тропинка – и рукой подать до «Святого Фиакра»! – объясняет старуха-птичница. – У меня старший сын женат на дочери трактирщика. Да вот внучку мою возьмите, Селину, она вам тропинку укажет. А там уж не собьетесь.

Клод кивает и усаживает маленькую конопатую девчушку перед собой на седло.

– Вы предпочтете уединение, ваше преосвященство? – от вопроса Мари его преосвященство приходит в замешательство: он предпочел бы вообще не выходить из своей комнаты до приезда Клода. Но вопрос Мари, заданный кротким почтительным тоном, разбудил в нем дух противоречия. Что он, вор или тать, – сидеть три дня взаперти?

К тому же Мари расплакалась, провожая мужа, и совсем не выглядит опасной: тихая, с красным носом, который она нещадно трет кружевным платком,  – взывает, скорее, к утешению, а не к соблазну.

– Если вы настаиваете… – кланяется Арман, чем вызывает ее замешательство.

– Напротив, я буду рада вашему обществу, – она шмыгает носом и утирает слипшиеся от слез ресницы. – Простите меня, я не могу равняться с вами по силе мыслительных процессов, вам бы беседовать с королевой Елизаветой…

У Клода явно нет секретов от супруги. Непонятно почему первым на ум епископу приходит галантный комплимент, который он озвучивает, тоже непонятно почему не предпочтя молчание:

– Возраст всегда уступает молодости и красоте.

Она отшатывается и смотрит на него с испугом. Неужели Мари могла подумать, что он, подобно герою галантных историй, воспользуется отсутствием друга, чтобы начать приставать к жене?

– Я вовсе не имел в виду… – начинает он в смущении. – Не подумайте…

– Я понимаю, – строго говорит Мари. – Пожалуйста, примерьте хотя бы одну перчатку – я уже заканчиваю.

Она так грустно глядит на дорогу, где скрылся Клод, так глубоко вздыхает, закутываясь в большую пуховую шаль – хотя на дворе жара, парит, солнце печет – наверняка ночью будет гроза – что Арману опять становится стыдно за вчерашнее смятение и ночной срам.

В большой комнате, сохраняющей прохладу даже в самую сильную жару, даже растоплен камин. Мари садится в кресло у окна и быстро работает спицами. Арман углубляется в наброски ордонансов, записанных Шарпантье под его диктовку и дополненных отцом Флавиньи. На столе перед ним перья, чернильница и кипа бумаги – скоро от нее остается половина, так яростно он добавляет к тексту свои примечания. А вот вина нет. Кувшин пуст – он выясняет это, перевернув его над своим стаканом.

– Женевьева, принесите анжуйского его преосвященству! – Мари заметила его замешательство.

– Да, ваша милость! – веснушчатая служанка покидает свой пост у окна, где она, забыв о брошенном на колени шитье, битых два часа наблюдала за стрижами.

Занятый ордонансами, Арман вздрагивает, когда ему в ногу ударяется что-то маленькое и шустрое.

Это клубок черной шерсти, выскочивший из рук Мари. Она вскакивает, но он уже поймал клубок и подает ей.

Не поднимая головы, она протягивает руку. Но не берет клубок, а хватает его за запястье. Он в недоумении пытается отстраниться – стоя вплотную к нему, она поводит плечом, пуховая шаль ползет вниз, обнажая плечи и грудь – что вздымается подобно прибою. Он не в силах шевельнуться, стоит и смотрит ей в вырез, чувствуя, как горит рука – словно он сунул ее в огонь. Жар охватывает все его тело – пылает голова, пылает в паху. Быстрым грациозным движением она разворачивает бедра так, что они соприкасаются с его – он пропал, пропал! Нет никаких сил сопротивляться ожившей картине из его сна, отстраниться и бежать от горячего, тугого, благоухающего бутона ее губ – сейчас она его поцелует.

Если разум – это король, а желания – это мятежный народ, как епископ Люсонский провозгласил в своей знаменитой проповеди, то сейчас он находится в шаге от свержения монархии.