Фаворит Марии Медичи

Так что Мари связала для него очень миленькую пару перчаток из тонкой шерсти, о чем и оповестила в очередном письме, пригласив на примерку.

– В самом деле, Арман, поедем, – звал его Клод, всю зиму мотавшийся в Пуатье в качестве доверенного лица епископа Люсонского. – Мари мне не простит, если я тебя не привезу.

По пути в Шаррон Клод жаловался на плохие дороги – в Пуатье приходилось ездить через болота, потому что единственный приличный постоялый двор в Партене сгорел в ту вьюжную ночь, когда Арман застрелил волка. Скоро болота сделаются совсем непроходимыми для повозок – а верхом Клод ездить не любил. Несколько лье от резиденции епископа до собственного дома – извольте, но мысль о поездке в столицу провинции приводила его в замешательство.

– С марта по июль – только верхом, – подтвердил Арман, откидываясь на подушках. – В самую жару и карета пройдет. Если лето не будет дождливым.

– Когда это лето было без дождей? – вздохнул Клод. – Скорее у отца Кретьена глотка пересохнет.

Мари встретила его очаровательной улыбкой. Перед каждым визитом к Бутийе Арман долго молился, прося дать стойкость к искушениям. Зимой это работало. Мари протянула ему бумажный сверток, перевязанный лиловой лентой:

– Ваши перчатки, ваше преосвященство…

Арман горячо поблагодарил и развернул подарок. Превосходные перчатки из тонкой черной шерсти, увы, оказались ему малы.

– У вас такие длинные пальцы… – Мари чуть не плакала – на лбу собрались морщинки, глаза замигали. – Ах, простите меня!

– Ну что вы! – он поспешил ее утешить. – Вы так много для меня делаете!

– Знаете, я перевяжу. Просто надо распустить петли и надставить каждый палец, у меня осталась шерсть, я управлюсь за пару дней! – она открыла секретер и вытащила полотняный мешочек с клубками шерсти.

– О, право же, не стоит так беспокоиться… – перчатки ему понравились, он с сожалением стянул с руки вязанье. – Вы меня очень обяжете, Мари…

– Но только на сей раз я сниму мерку сама! – заявила женщина и достала лист бумаги. – Вы обвели руку неточно – вот я и ошиблась с размером!

– Конечно, я виноват, – поспешил он согласиться.

– Положите руку, – строго сказала она, занося перо над чернильницей. – И не шевелитесь, а то испачкаю вас чернилами.

Усмехаясь, он растопырил пальцы и положил ладонь на бумагу – во всю длину листа. Она склонилась над ним, обводя контур. Повела линию, кольнула пером. Он вздрогнул. Она прижала его руку своей.

Сердце забилось где-то в горле. Рука стала горячей, тяжелой, словно налитой свинцом. Ее ладонь жгла, пытала его шелковистым прикосновением, едва уловимым весом, нежностью кожи, белизной, легким запахом ландыша. Или это пахнет от ее волос? Она склонилась ниже, почти легла на стол, заканчивая обводить контур – тело его словно разом заболело – от подгибающихся коленей до ноющих губ, он чуть не застонал, когда она отняла руку и отпрянула.

– Вот теперь хорошо… – глядя на листок, улыбнулась она.

Арман еле дышал. Надеясь, что она ничего не заметила, он отвернулся к окну. Там, среди яблоневого цвета, прогуливался Клод – сам как круглое крепкое яблоко в новом дублете из золотистого шелка.

– Не буду вам мешать, – поклонившись, епископ Люсонский спасся бегством и присоединился к другу.

– Арман… Арман… – горячий исступленный шепот. Горячие тугие губы. Над ним склоняется Мари. Плечи блестят в вырезе сорочки, он дергает завязки, и тонкая ткань сползает, обнажая полную грудь с торчащими сосками. Он хватает Мари за пушистый затылок и тянет на себя.

– Арман… – стонет она. Глаза закрыты, губы раскрываются, словно розовый бутон, встречая его хищное прикосновение – он готов мять, терзать, кусать этот свежий рот, в попытке утолить неистовую жажду.

Ее рубашка мешает ему – он одновременно тянет ее вниз одной рукой и задирает вверх – другой. Складки прячут горячее гладкое тело, льнущее к нему в неподдельном желании – да пропади все пропадом! – он сдирает ее рубашку через голову, отбрасывает – и она предстает пред ним в таком изумительном совершенстве, что он откидывается обратно на подушки, чтобы насладиться зрелищем.