Фаворит Марии Медичи

Он хохотал, глядя на труп своего врага, к которому уже примеривались мародеры – расшитый золотом бархат, усыпанная бриллиантами шпага, так и не покинувшая ножен, шелковая перевязь, страусовые перья на шляпе, не говоря уже о перстнях и кошельке, – представляли жирный куш для того, кто успел первым.

Все, кто околачивался в десять утра во дворе Лувра, не исключая и полусотни свитских покойного маршала, тут же кинулись к Людовику с криками: «Да здравствует король!»

– Большое спасибо! – король махал шляпой. – Я теперь король! Я король!

В этот миг он любил и прощал всех, кто кинулся к нему, выражая преданность и восторг. Простил бы, весьма вероятно, и жену убитого, и Барбена, и епископа Люсонского,  – но их там не было, о чем им пришлось горько пожалеть в самом скором времени.

Когда через четверть часа в ворота Бурбона вошел епископ Люсонский – тела Кончини уже не было на мосту, но всеобщая ажитация заставила Армана ускорить шаги. Во вчерашнем письме была правда? Неужели свершилось?

Едва он ступил на галерею, запруженную людьми, как встретился глазами с Людовиком. Стоя на бильярдном столе, король уже давно высматривал высокую фигуру епископа – наслаждаясь, ликованием, всеобщим обожанием и раболепием, он хотел сполна насладиться победой, вкусив сладость унижения противника.

– Епископ Елейский! – взгляд пятнадцатилетнего юноши, впервые смотрящего прямо, без конфуза и опаски, поразил Армана. Дыхание перехватило так, словно он грянулся с лошади. Глаза короля сулили смерть – и благодарение Богу, если быструю.

Сознание огромной, непростительной, непоправимой ошибки росло в нем, закручивалось, как черный водоворот, в котором стремительно исчезало все, что он кропотливо выстраивал всю свою сознательную жизнь. Арман почти не чувствовал ног, пока шел по коридору, образованному издевательски улыбающимися придворными – теми, кто еще вчера подобострастно ему кланялся. Ему и Кончини.

Увидев перед собой епископа – с пятнами лихорадочного румянца, с блестящими, словно у загнанного оленя глазами, Людовик испытал укол наслаждения – едва ли не большего, чем когда услышал выстрелы на мосту.

– Люсон! Вот я и освободился от вашей тирании! – качнувшись с носка на пятку, воскликнул король.

Витри взялся за рукоять пистолета. Комендант Бастилии сделал знак своим людям. Делегаты от Парламента испуганно переводили взгляды с короля на епископа и обратно. Старик Виллеруа задрожал нижней челюстью, вытянув перст – тоже дрожащий – в недавнего соперника по Государственному совету, дожидаясь королевского приговора.

– Убирайтесь отсюда! – с наслаждением произнес Людовик. Арман почувствовал громадное облегчение – судя по реакции окруживших бильярдный стол, – никем больше не разделенное. Витри опустил пистолет, капитан Бастилии – руку. Виллеруа собрался заговорить, но пока боролся с дрожью, его заглушили возгласами «Да здравствует король!»

Не переставая кланяться королю, Арман отходил назад, пока не поймал взгляд Люиня, еле заметно показавшего ему на место рядом с собой. Помедлив, епископ снова начал центростремительное движение.

– Сир, епископ Люсонский уже давно говорил мне, что во всем не согласен с Кончини. Но этот проклятый флорентиец так запугал всех, что только истинный герой мог его сразить – такой как вы, сир! – восхищение Люиня было искренним, и оттого его слова были услышаны.

Люинь боялся королевы-матери больше, чем флорентийца, и терять информатора и вообще разумного и спокойного человека, каким проявил себя епископ Люсонский, было как-то боязно.

Вновь уставившись на епископа, король снисходительно кивнул, и Арман разразился подобострастной речью, где отмежевался от Кончини и заявил, что готов умереть на службе его величеству. Речь была на удивление гладкой, произносилась с истинным чувством, и Людовик смягчился – он еще не видел мать и не хотел выяснять, как та отреагирует, если лишится обоих фаворитов сразу.

– Ладно, Люсон, вы можете остаться, – махнул рукой Людовик. – Вы можете даже остаться в Совете. Но пост главы сдайте Виллеруа!

– Благодарю вас, сир, – прошамкал старик, прижав руку к сердцу.

– Благодарю вас, сир, – повторил Арман. – Благодарю вас, мсье Люинь. Я ваш преданный и покорный слуга, – поклонился он сокольничему.

Гранды отметили, что Люсон свалился с вершины, но удержался на плаву, тут же потеряли к нему интерес в верноподданном восторге, а Арман устремился к королеве.

– Арман, они арестовали Барбена и Манго! – Мария Медичи кинулась к нему на грудь, не стесняясь ни слуг, ни солдат у входных дверей – по приказу короля ее не выпускали из покоев.

– Успокойтесь, ваше величество, – утешая ее, он успокаивался сам. – Я все уладил. Я остаюсь в Совете.

– А кто глава? – на левой щеке ее горело багровое пятно, словно отпечаток ладони, и Арман испугался, не хватит ли королеву удар. Без покровительницы он тут же отправится в компанию к Кончини. Королева вцепилась в него, словно это он был ее опорой и защитой, а не наоборот.

– Арман, они застрелили Кончини!

– Смерть его была мгновенной, – он осенил себя крестным знамением. – Главой Совета опять стал Виллеруа.