Фаворит Марии Медичи

Испанский король Филипп III вновь взялся за идею единой Европы под властью Габсбургов – лавры Карла Великого не давали ему покоя. Договор Оньянте, подписанный в июне 1617 года, еще сильнее сплотил испанских и австрийских Габсбургов – найдется ли во всем мире кто-то, способный противостоять их объединенной мощи?

А в Лувре остался пятнадцатилетний король с помощниками в виде дряхлого канцлера Виллеруа и сокольничего, ставшего теперь главнокомандующим.

А Арман дю Плесси де Ришелье торчал в Блуа, где последним событием государственного значения стало убийство герцога Гиза тридцать лет назад. Генрих III тогда рисковал, но Гизы лезли на трон, как чума.

Арману казалось, что призраки убитых братьев Гизов – герцога и кардинала – бродят, неупокоенные, по замку и взывают к отмщению. Впервые в жизни он стал бояться темноты – хотя понимал, что скорее всего любая фигура в белом одеянии окажется аббатом Ручеллаи, сменившим тактику, но бессонница отныне стала его верной спутницей.

Мария полнела и заказывала новые платья, Арман худел и маялся желудком.

Кроме телесных недомоганий, Армана угнетала собственная роль доносчика – нечего было и думать выкрутиться из лап Люиня без обещания писать о каждом слове Марии Медичи. Из-за заблаговременно предложенного шпионства Арман вообще удержался на плаву, не отправившись на плаху или в Бастилию, но очень уж тошно было каждое утро составлять отчет об умонастроениях королевы.

«Осмелюсь утверждать, что памяти о прошлом больше нет в уме Ее Величества, и если Вы и Его Величество не будете всецело довольны королевой-матерью – я готов стократно принять смерть», – подобными сентенциями он отделывался от Люиня уже несколько недель, но при отсутствии возможности свериться с тем, что писал королю Ручеллаи, такая тактика становилась опасной.

Тем более что Мария не забыла Барбена, и при ее деньгах и оставшихся связях не сегодня-завтра могла организовать какую-нибудь авантюру по спасению бывшего министра.

Так что Арман в глубине души обрадовался, получив письмо от Анри – старший брат продолжал служить при дворе в чине полковника и был в курсе интриг Люиня. В коротком письме Анри сообщил, что Люинь хочет отослать епископа в Люсон, разлучив с королевой-матерью, чье отношение к прелату скандализирует короля.

– «Берегитесь, Арман, против вас затевается недоброе», – вполголоса произнесла королева, еще раз пробегаясь по торопливым строкам. – Арман, ваш брат не может ошибаться?

– Конечно, может, ваше величество, – Арман поцеловал руку, держащую письмо. – Но если он прав? Я не боюсь за себя, но не смею подвергать опасности вас!

– О какой опасности для меня может идти речь? – Мария повысила голос, переходя на визгливые интонации – словно ввинчивала в мозг тонкую спицу. – Я мать короля! Он не посмеет!

Арман промолчал, давая ей вспомнить об обстоятельствах смерти Кончино и Леоноры. По ее растерянному взгляду он понял, что молчание достигло цели. Если король желает их разлучить – лучше пусть орудием разлуки станет расстояние между Блуа и Люсоном, а не между этим миром и загробным – дорого ли стоит жизнь опального епископа?

– Арман, я не могу вас отпустить… – в сотый раз повторила Мария, покрывая поцелуями его лицо. Напоследок она решила выжать из любовника все до капли, отказавшись даже от ужина.

– Я не могу остаться, – в сотый раз ответил он, послав ей мученический взгляд. – Мне нет жизни без вас, но я не могу подвергать риску самого драгоценного для меня человека.

В качестве компенсации за долгую разлуку она не выпустила его из своей спальни до утра, так что на рассвете, едва не прибив дверью спящего на пороге Ручеллаи, Арман торопился, как будто черти палили ему пятки: укладывать свои бумаги он не доверил бы никому, а лошадей уже запрягали. Дебурне сновал по комнате в поисках забытых впопыхах вещей. Не обнаружив ничего, кроме пары охотничьих перчаток, заткнутых за раму большого венецианского зеркала, слуга поглубже натянул шапку и вопросительно уставился на хозяина: пора было уезжать.

Бледный, с распухшими губами и покрасневшими глазами, Арман выглядел неважно, да и чувствовал себя отвратно. Щемило в груди – не как при простуде, а слева – кажется, там находится сердце.

– Арман… – на пороге его комнаты возникла королева – в широчайшем капоте из голубого бомбазина, отделанного у ворота льняным кружевом, она выглядела величественно, и даже опухшее от слез лицо добавляло ей монументальности – у Армана мелькнула мысль, что с его отъездом все только начинается. Мария Медичи, при всех своих пороках, была не из тех людей, что легко мирятся с потерями.