Фаворит (СИ)

Остаток ночи провели, собирая трофеи и считая погибших. Из моего маленького отряда только один напоролсяв темноте на нож, зато мятежникиполегли все, кромеАлана и мальчишки лет тринадцати, сидевшего в дозоре. Заметив всадников на дороге, он просигналил, как было велено, но зачем-то побежал к деревне. Его поймали, и теперь тотс распахнутыми в ужасе глазами смотрел на трупы товарищей, которые крестьяне сваливали в кучу за околицей. Светало, и теперь была видна почти черная кровь, залившая изуродованные тела. Из деревенских погибли двое. Голове подсекли сухожилья и оставили в подожженной хате, и еще одного мужика зарубили за то, что полез защищать дочерей. Дружина, десяток мужиков из моего села, деловито обшаривала мертвецов, вытаскивая мелкие монеты из карманов в поясах и снимая сапоги. Я промолчал: погибшим оно все равно уже не нужно.

Алана привязали к толстому столбу, вывернув руки так, что трещали связки. Он храбрился, поглядывал с усмешкой, как деревенские мужики торопливо копали яму, шкурили длинное бревно. Вскоре за воротами уже стояла новая, пахнущая свежим деревом виселица. Другие грузили на телеги мертвые тела, теперь обобранные до нитки, вывозили куда-то в лес, где не то закапывали, не то просто бросали. Даже по тем, для кого эта деревня была родной, никто не плакал, и уверен, что вполне заслужено.

— Пока еще есть время, давай поговорим, — сказал я Алану. — Облегчи душу.

— Облегчаются в другом месте! — прорычал он, презрительно сплюнул. — Я не жалею ни о чем, так и запомни!

— Даже о том, что погибли люди? Твои же соседи? Друзья?

— Лес рубят — щепки летят! Нельзя ничегоизменить, если боишься замарать руки!

Он гордо выпрямился, насколько позволяли стянутые за спиной руки. Я кивнул. В этом он прав.

— Хорошо. Тогда расскажи, почему решил начать бунт… именно теперь?

— А ты не понимаешь? Тогда вот тебе мое последнее слово!

Он плюнул снова, на этот раз в меня, не попал и отвернулся. Я сделал знак своим, подскочили сразу несколько человек, отвязали, повели к виселице. Следом тащили дозорного, мальчишку не держали ноги, он побледнел, губы тряслись.

— Этого ко мне, — приказал я, и когда полумертвого от страха парня поставили рядом, спросил: — Ты пошел с заговорщиками, неужели не знал, что придется убивать?

Мальчишку трясло так, что он едва не падал, по лицу бежали капли холодного пота, рубаха и портки намокли. Он замотал головой, пробормотал дрожащими губами:

— Н-нет, ваша светлость… Я вообще не отсюда, меня батька привел…

— Зачем?

— Сказал — весело будет…

— Зачем? — повторил я тверже. Мальчишка взглянул мне в глаза, торопливо уронил взгляд:

— Говорил, пощекочем барьев, заберем наше…

— Интересно. И что же тут ваше? — спросил я, обводя широким жестом деревню. — Земля? Люди? Может, деньги?

Мальчишка не ответил, только смотрел затравленно. От околицы окликнули, и я, схватив его под руку, поволок к виселице. Аланауже заволоклина шаткийчурбак, места на котором едва хватало, чтобы поместить одну ступню. Игнат стоял неподалеку, глядя, как бунтовщику затягивают на шее петлю. Увидев дозорного, староста кивнул в его сторону:

— Этого тоже вздернем?

Я подошел к Алану, тот старательно скалился, показывая, чтоне страшится смерти.

— Перед тем, как отправишься к праотцам, хочу услышать ответ. Вот этот парень, — я указал на едва живого от ужаса дозорного, — сказал, что вы собираетесь отобрать свое. Но что именно, он так и не объяснил. Может, ты сумеешь?

— Это наши земли! Отцы, деды тут жили, а потом пришли такие вот, как ты и сказали: это теперь наше, охотиться в лесах барона нельзя, рубить дерево — тоже, а можно только платить налоги и молчать! А я так считаю, что и без вас управимся!

В его глазах светилась фанатичная уверенность в собственной правоте. Но это — правда ребенка, которому запрещают есть снег, совать руки в огонь, заставляют убирать игрушки. Барон на охоте убьет одного, реже двух оленей в месяц, деревенские же, дай волю, выкосят их всех. То же и с деревьями. А что на налоги содержат дружину, пускают деньги на другие, не менее важные дела — кто видит? Вот потому и возникают эти «отнять и поделить». Сперва отнять у баронов, торговцев, просто богатых, и поделить. А когда одни пропьют, пустят по ветру доставшееся даром, то обратятся к тем, кто не тратил бездумно, а вкладывал и приумножал, и тогда цикл повторится снова. И снова. У таких делильщиков редко есть план, как действовать, получив власть.

— И? Если бы удалось подмять под себя эти деревни, что бы ты делал дальше?

— Уж известно, что! Дал бы вольностей людям! Никаких обязанностей перед бароном, только работа на себя!

— Понятно, — я кивнул. — А потом?

— Что — потом?

— Потом, когда все стали свободными. Что бы вы делали дальше?