Фаворитка короля

— Езжай со мной, — резко бросил Эдуард. — Я хочу, чтобы ты была рядом!

Дрожа от холода у входа в конюшню, я вынуждена была ожидать, пока он выслушает донесение только что прибывшего гонца. Всего неделю назад он подарил мне соболью шубу, укрыв ею в редкий момент веселья мое обнаженное тело. Шуба и сейчас была на мне, но на таком пронизывающем холодном ветру мне казалось, что я одета в легчайшее шелковое платьице.

— Ну, вперед! — скомандовал он, обуздывая раздражение, словно свору гончих на коротком поводке. — Чего ты ждешь?

— Ее величеству нездоровится, милорд. Мне надо бы остаться при ней. — Это не было даже предлогом: после переезда в Элтхем суставы у нее разболелись с новой силой. Она уже забыла, когда могла уснуть без макового отвара.

— Мы вернемся еще до полудня.

— Иисусе! Сегодня же так холодно, — проговорила я.

— Тогда можешь не ехать. Не стану тебя принуждать. — Он взлетел в седло. Привезенное гонцом сообщение не добавило ему радости.

Несколько мгновений я раздумывала, не предоставить ли Эдуарда его мрачной раздражительности и дурному настроению. Потом все же отправилась на охоту — из какого-то чувства противоречия. Конечно, позднее я об этом пожалела, вернувшись назад с промокшим подолом, стынущими ногами и забрызганными грязью юбками. От холода, кажется, даже кровь еле-еле струилась по жилам. Да и толку от охоты не было никакого: все звери попрятались в норы и логова, собакам так и не удалось ни одного поднять. Промерзли мы до костей, а настроение Эдуарда ничуть не улучшилось.

У меня тоже. За все время он не перемолвился со мною и словом, разве что велел держаться изо всех сил, ради Бога: это когда он понесся во весь опор по следу, оказавшемуся столь же призрачным, как и надежды короля на удачу. Мы возвратились во дворец, препоручили разгоряченных лошадей конюхам, и я потащилась за Эдуардом, который на ходу сорвал с себя перчатки, сбросил шапку и тяжелый плащ, кинул все это мне на руки и прошагал по Большому залу, словно я была его камердинером. Даже не взглянув на меня, он без всякой учтивости махнул рукой, повелевая следовать за ним.

Кровь вскипела во мне от возмущения, и в то же время меня охватило острое отчаяние, ибо я чувствовала, что Эдуард теряет ко мне интерес, теряет уважение. Я застыла на месте, глядя, как он удаляется, меня охватил приступ тошноты, такой сильный, что пришлось напрячь все силы, сопротивляясь ему. Что же, я для него не больше чем служанка, которая обязана принести, подать — молча угадывать и исполнять любое желание? Если так, то я катастрофически теряю свое положение при дворе. Коль я ему больше не нужна, сумею ли выдержать возвращение к роли простой фрейлины, смогу ли зажмуриться и не видеть, как злорадствует весь двор? Нет! Не бывать этому! Мысль о том, что я буду отвергнута, а мое место на ложе Эдуарда займет другая, молнией полыхнула в мозгу; я вся похолодела, ясно представив то, что меня ожидает: придется покинуть двор, оставшись без защиты и какого бы то ни было влияния. Этого я стерпеть не могла — утратить все, чего удалось достичь с того дня, когда я впервые переступила порог Хейверинг-Атт-Боуэра.

Усилием воли я поборола приступ тошноты. Такого я не допущу! Не уступлю своего места без борьбы.

Я так и стояла, придерживая руками грязный плащ. Эдуард же, лишь пройдя в конец передней — до лестницы, ведущей в королевские покои, сообразил, что не слышит позади моих шагов. Он замер и резко развернулся. Даже на расстоянии я заметила, как окаменело его лицо.

— Алиса!..

Я не двинулась с места.

— Что с тобой, девушка?

Я быстро обдумала, что ответить. Что в таком положении подсказывает разум. И сразу послала разум ко всем чертям, оставшись стоять на месте.

— Не стой же ты там, я совсем замерз. — Эдуард уже начал подниматься по ступенькам лестницы.

Осторожность я послала туда же, куда и разум.

— Это все, что вы можете мне сказать?

Эдуард остановился, в глазах у него блеснула сталь.

— Я желаю, чтобы ты пошла со мной.

В ту минуту мы были в просторном сводчатом зале совсем одни. Подслушать нас никто не мог. И я заговорила в полный голос, хотя, наверное, не стала бы его умерять, даже если бы вокруг были сотни ушей.

— Не пойду!

— Я хочу вина.

— Вы преспокойно можете налить его себе сами, государь! — крикнула я все тем же срывающимся голосом. — А можете кликнуть кого-нибудь из множества своих пажей или даже простого слугу. Я же этого делать не стану.

Эдуард смотрел на меня, не веря своим ушам. Я и сама не верила, что сумела это произнести. Уже три года я была его любовницей, но никогда еще не позволяла говорить с ним таким категорическим тоном. Впрочем, в том и нужды никогда прежде не возникало. Смотрела, как меняется лицо Эдуарда, какие чувства на нем отражаются по мере того, как до него доходили и смысл моих слов, и тон, которым они были произнесены. Безмерное удивление. Надменность, за которой скрывалась обида. Странная подавленность. Наконец, ярость, от которой он раскраснелся. Я задрожала, и отнюдь не от того, что к ногам липли холодные мокрые юбки.