Фавориты Фортуны

Один голос был высоким, другой низким. Сулла узнал их. Странно, как все-таки различаются мужские голоса! Нет двух похожих при кажущейся одинаковости высоты тона и акцента. Говоривший мог быть только Манием Ацилием Глабрионом, мужем его падчерицы Эмилии Скавры.

– На самом деле он собрал недостаточно, – рассуждал Глабрион своим неповторимым голосом, сильным и в то же время аристократически томным. – Тринадцать тысяч талантов его проскрипции положили в казну, и он еще хвастается! По правде говоря, ему стоило бы прятать голову от стыда! Сумма должна была быть в десять раз больше! Имущество стоимостью в миллионы пошло за несколько тысяч, его собственная жена – владелица пятидесяти миллионов в больших поместьях, купленных за пятьдесят тысяч, – позор!

– Я слышал, ты и сам хорошо, нажился, Глабрион, – отозвался другой знакомый голос, Катилины.

– А-а, пустяки. Не больше, чем мне положено по праву. Страшный старый негодяй! Как у него хватило наглости объявить, что проскрипции закончатся в календы следующего месяца, когда имена все еще продолжают появляться на ростре каждый раз, когда кто-нибудь из его прихлебал или родственников приглядит лакомый кусочек где-нибудь в Кампании или на побережье! Ты заметил, как он остался поболтать с актером, который играл хвастливого солдата? Он не может устоять перед сценой – или перед каким-нибудь подонком, который вышагивает на ней с важным видом! Это еще с юности, конечно, когда он сам был не лучше самой вульгарной шлюхи, которая когда-либо раздвигала ноги перед праздником Венеры Эруцины! Я думаю, над ним потешаются гомики, когда собираются обсудить, кто кого подцепил. Ты когда-нибудь видел гирлянду из педерастов? Сулла-то навидался их предостаточно!

– Думай, что говоришь, Глабрион, – сказал Катилина, смутившись. – Ты тоже можешь попасть в проскрипции.

Но Глабрион от души рассмеялся.

– Только не я! – весело крикнул он. – Я – член семьи, я – зять Далматики! Даже Сулла не сможет внести в проскрипции члена семьи, ты же знаешь.

Голоса затихли вдали, но Сулла застыл на месте – за углом. Казалось, жизнь остановилась в нем, ледяные глаза мрачно сверкнули. Значит, вот что они говорят за его спиной? И после всех этих лет… Конечно, Глабриону известно многое из того, чего не ведает Рим. Но ясно, что Рим скоро пронюхает обо всем, что Глабрион знает или придумает. Сколько было досужих сплетен? Сколько раз Глабриону удавалось сунуть нос в документы, которые накапливались в кабинете Суллы год за годом? Сулла собирал все письменные свидетельства ко дню отставки, ибо намеревался издать мемуары, как сделал десять лет назад Катул Цезарь. В рабочей комнате вечно разбросано множество табличек с заметками, поэтому несложно познакомиться с их содержанием. Глабрион! Почему он не подумал о Глабрионе, вечно снующем из дома в дом? В привилегированный круг посетителей диктатора входили не только Корнелия Сулла или Мамерк. Глабрион! А кто еще?

Тлеющий гнев оттого, что он, Сулла, вынужден держать Метробия на расстоянии, вновь разгорелся мрачным неумолимым огнем. Он зашагал к дому. «Значит, – думал он, – я не могу внести в списки члена моей собственной семьи? Да, не могу, в этом он прав. И все же – разве обязательно это должна быть проскрипция? Можно ли найти лучший способ?»

Он обогнул угол и наткнулся на Помпея. Оба, покачнувшись от неожиданности, отступили назад.

– Что, Магн, гуляешь один? – спросил Сулла.

– Иногда хорошо побыть одному, – ответил Помпей, пристраиваясь к шагу диктатора.

– Согласен. Но не говори, что устаешь от Варрона!

– Варрон может быть занозой в заднице, особенно когда начинает разглагольствовать о Катоне Цензоре и старых временах, когда деньги имели реальную цену. Хотя пусть лучше рассуждает об этом, чем о невидимых силах, – усмехнулся Помпей.

– Правда, я и забыл, что он был другом бедного старого Аппия Клавдия, – сказал Сулла, радуясь тому, что если ему и пришлось столкнуться с кем-то, будучи в подобном настроении, то это оказался Помпей. – Интересно, почему мы все считаем Аппия Клавдия таким старым?

Помпей хихикнул:

– Потому что он родился старым! Но ты не в курсе, Сулла. Аппий Клавдий совсем ушел в тень в эти дни. В городе появился новый человек по имени Публий Нигидий Фигул. Настоящий софист. Или пифагореец? – Он небрежно пожал плечами. – Неважно, я никогда не мог отличить философа одного направления от всех прочих.

– Публий Нигидий Фигул! Это старое и почитаемое имя, но я не слышал, что он появился в Риме. Может, он буколический господин?

– Нет, он не деревенщина, если ты об этом. Скорее тыква, наполненная горохом: трещит, трещит… Он большой специалист по этрусским предсказаниям, от молнии до печени. Знает больше долей печени, чем я – риторических фигур.

– А сколько риторических фигур ты знаешь, Магн? – спросил Сулла, с удовольствием отвлекаясь.

– Думаю, две. Или их три?

– Назови.

– Приукрашивание и точное описание.

– Две.

– Две.

Они немного прошли молча, улыбаясь, но думая при этом каждый о своем.