Фаворские. Жизнь семьи университетского профессора. 1890-1953. Воспоминания

Во втором нашем купе на нижних полках устроились Ирина с Ваней и Оля с Игорем, наверху — Мария Павловна и Андрюша. Мария Маркеловна уже познакомилась со всеми пассажирами других купе. С нами ехали: член-корреспондент Лев Семенович Берг[480]с женой Марией Михайловной (фото 64), жена академика Владимира Павловича Линника[481] — Мария Абрамовна с дочкой Лялей восемнадцати лет, академик Александр Сергеевич Орлов[482] с женой Марией Митрофаньевной, академик Алексей Петрович Баранников[483] (фото 65) с женой Ольгой Николаевной Никоновой с сыном Петром шестнадцати лет и дочкой Лясей четырнадцати лет, академик Тюменев Александр Ильич[484] с женой Еленой Аполлоновной и ее сестрой, академик Сергей Натанович Бернштейн[485] с женой и невесткой, академик Борис Михайлович Ляпунов[486] с женой. Ляпуновых было три брата, и два были академиками: Александр Михайлович[487] — математик, филолог, тот, что с нами поехал, третий — Сергей Михайлович[488] был композитор. Остальные академики все были различных специальностей: Бернштейн — математик, Баранников — индолог, Орлов — литературовед. Берг — географ и ихтиолог.

Фото 65. Алексей Петрович Баранников

Все устроились на ночь, но разговоры долго не затихали, томила неизвестность. Вспоминали слышанные в Ленинграде разговоры о том, что Октябрьскую дорогу бомбили. Маша сладко спала у меня под боком в уютном гнездышке у стенки, а я лежала и не могла уснуть. Было уже совсем светло, когда мы прибыли в Бологое. Здесь все носило следы недавней бомбардировки: разрушенные здания, развороченные пути и вагоны. Некоторые вагоны были целы, но содержимое их еще горело. Картина была жуткая. Стояли мы там недолго и скоро отправились дальше, благо путь впереди был уже исправен. Наконец доехали до Москвы, вагон наш отцепили, поставили на запасных путях, далеко от вокзала, рядом стояли товарные вагоны, цистерны. Погода была чудная, выпустили детей, они бегали, играли, собирали незатейливые цветочки, росшие между путями.

Наиболее энергичные академики отправились звонить в Академию, узнавать, когда нас дальше повезут. Узнав, что мы прибыли, к нам пришла Марина, сказала, что их институт собираются эвакуировать в Свердловск, пробыла у нас недолго, обещала забежать еще раз. Ничего определенного академики не узнали: когда отправят, по какой дороге, еще не было решено. Наступил вечер, детей уложили спать, стало темнеть. И тут началась бомбежка Москвы! Бомбили в основном районы вокзалов, но, к счастью, не нашего, удары и взрывы следовали один за другим, с разных сторон виднелись зарева. Свет в вагоне потушили, большинство собралось в коридоре, я осталась лежать рядом с Машей. Ирина была совершенно в панике и не находила себе места. Налет на Москву был сильный и продолжительный, никто не спал. Если бы немцы вздумали бомбить наш район, скопление вагонов и цистерн, от нас ничего не осталось бы. Всех очень тревожило такое опасное соседство, но делать было нечего. Утром выяснилось, что та дорога, по которой нас собирались увозить, очень сильно повреждена, придется везти по другой, которая меньше пострадала — надо только ждать, пока ее починят. Стояли мы целый день, погода была чудная, Оля с Ириной нашли водопроводный кран, заполоскали кое-что и высушили на солнце.

Прибегала опять Марина, принесла нам опять кое-какой еды и распрощалась с нами надолго. Когда стемнело, нас перевезли на Казанский вокзал и прицепили к поезду. В вагоне опустили шторы, потушили свет, проводник запер двери. Началась посадка пассажиров в другие вагоны. На платформе было темно, в окна мы не могли смотреть, но и не видя ничего, мы слышали, что происходило. Когда открыли вход на платформу, туда хлынула толпа. Напуганные ночной бомбежкой отъезжающие буквально осаждали вагоны, крик, шум, плач детей, ругань, истеричные вопли… Мы слышали, как колотили кулаками в двери нашего вагона, ругались и кричали. Мы все притихли, не подавали признаков жизни, было неприятно и даже жутко. Наконец поезд тронулся, последние крики, последняя ругань, и Москва осталась позади. Зажгли свет, стали укладываться на ночь. Утром мы подъезжали к Мурому, переезжали через Оку. Алексей Евграфович смотрел из окна, последний раз видел он свою любимую, родную реку.