Фаза ингибиторов

Если бы она не так сильно нервничала, то вполне могла бы рассмеяться в ответ. Я преднамеренно поступал с ней жестоко. Обычно жестокость не была мне свойственна, но сейчас я вдруг обнаружил, что готов на все ради достижения цели и даже жалею, что раньше проявлял слабость. Жестокость вдруг стала для меня чем-то естественным, будто пришедшаяся впору одежда, которую я прежде даже не думал примерять.

– Это… Марс, сэр. Мы на Марсе.

– Ты уверена, что Марс, а не имитация?

Я почувствовал, как она колеблется.

– Это не имитация, сэр. Я тренировалась на имитаторах, как и все в психохирургической службе, и это были очень качественные симуляции… Нет, я твердо знаю, что это реальная операция, происходящая в реальном времени. Мы в самом деле на Марсе.

– Что ж, ты права.

– Спасибо, сэр.

– Следующий вопрос: имеется ли на Марсе воздух?

– Нет, сэр. В смысле – почти нет. Атмосфера практически отсутствует, а тем, что есть, невозможно дышать. Я знаю, внутри Великой Марсианской стены есть более плотный и теплый воздух, но он накапливается слишком медленно, и… – Любовь запнулась. – И он по-настоящему еще не пригоден для дыхания. На Марсе невозможно выжить вне герметичных комплексов или капсул, если только на тебе нет скафандра.

– В том-то и суть.

– Вот именно, – усмехнулся Надежда.

– Вся проблема как раз в скафандрах. Если все и дальше пойдет по плану – а благодаря твоей добросовестной работе, Любовь, нет никаких причин в этом сомневаться, – нам предстоит забрать нашего пленника, моего брата, из лагеря и эвакуировать его с Марса.

– И что нам для этого нужно, как думаешь? – спросил Надежда.

– Скафандр, сэр.

– Ответ верен, – кивнул я. – В детстве мы с братом, плавая в озере возле нашего дома, соревновались, кто дольше продержится под водой. – Я доверительно понизил голос. – Скажу честно: Невил всегда побеждал. Легкие у него куда лучше, чем у меня, – а может, секрет в силе воли. Но даже ему не задержать дыхание на срок, необходимый для того, чтобы улететь с Марса.

– Возможно, сочленители любезно оставят неподалеку скафандр, – сказал Надежда. – С запасом воздуха и всего прочего, что нужно для попытки к бегству. Как думаешь, Любовь?

– Я… сомневаюсь, сэр, что они способны так поступить.

– И я сомневаюсь, – согласился я. – Мы, конечно, могли бы попытаться снять с кого-нибудь из них скафандр, но поскольку нам приходится спешить, толку от этого было бы мало. Сочленительские скафандры совсем не похожи на наши.

– Они подключены по нейросвязи к тем, кто внутри, – кивнул Надежда. – Привычных нам органов управления нет вообще. За пару дней мы бы справились с подключением нашей аппаратуры, но чего у нас нет, так это времени. Нужно проникнуть в лагерь и побыстрее убраться. Да ты и сама это знаешь.

– Да, знаю, – сказала Любовь. – Потому-то с нами и летел четвертый скафандр. Вы говорили, что на случай его пропажи есть какой-то другой вариант.

– Этот вариант – ты, – ответил я.

Любовь собралась с духом:

– Моя задача – управление нейропротоколами. Я специалист в этой области. Меня готовили именно для этой операции, и я сделала все как надо. Все, что должна была сделать. Остальное от меня никак не зависит.

– Можешь не сомневаться, мы всегда будем перед тобой в долгу, – сказал я.

Быстрым и плавным движением подняв пистолет, я выстрелил в визор ее шлема.

Из дыры в стекле, словно гейзер, вырвался воздух. Надежда заткнул ее пальцем, дав мне время перекрыть клапаны системы жизнеобеспечения и тем самым предотвратить дальнейшее падение давления. Оставшийся воздух всосался обратно в резервуар, что позволило снять скафандр с Любви, а затем собрать его заново, уже пустой. Надежда подтвердил, что повреждения в затылочной части шлема минимальны – пуля не пробила его насквозь. Визор заменили на новый – обычная в полевых условиях процедура, доведенная до такого автоматизма, что ее можно было выполнить на ощупь.

Хорошо, что мы взяли с собой запчасти.

– Надеюсь, она была права насчет самоприспосабливающихся протоколов, – заметил Надежда, пока мы копали неглубокую могилу.

– Я нисколько не сомневаюсь, что она сделала все, что от нее требовалось, – ответил я. – И о том, что мы перед ней в долгу, я говорил совершенно серьезно. Когда все закончится, ей будут оказаны должные почести.

Пока мы закапывали быстро замерзающий труп, я размышлял о том, на что мне пришлось пойти. Я знал, что если – нет, когда – операция будет рассекречена, никто не станет лгать о том, что здесь произошло. Факты будут представлены в точности как есть: я застрелил своего бойца ради успеха миссии. И это никак не сошло бы за несчастный случай или гибель от вражеского огня. Это было хладнокровное, в какой-то степени не имеющее оправдания убийство, но самомалейшей моральной разницы между убийством Любви и отправкой в бой группы солдат, из которых треть обязательно погибнет, для меня не существовало.

Поступить иначе было просто нельзя.

– Интересно, почему она ничего не сказала, когда увидела запасной визор? – спросил Надежда.