Фаза ингибиторов

– Дай-ка поразмыслить, – сказал Пинки. – Вымереть или… не вымереть? Знаешь, можешь обвинять меня в безрассудстве, но я предпочту вариант «не вымереть». И думаю, после всего того дерьма, через которое мы прошли, ты со мной согласишься.

– До сих пор я не высказывала сомнений. Но теперь, когда остался последний шаг… у меня такое чувство, будто нам предстоит совершить некий акт насилия против самой Вселенной. Акт, после которого нам, возможно, придется задуматься: не лучше ли все же было выбрать вымирание? Возможно, на совести цивилизации останется пятно, которое нам никогда стереть.

Пинки великодушно развел руками:

– Тогда валите все на меня. Моя совесть и без того нечиста, несколько новых пятнышек никто не заметит.

– Меня волнуют более прагматические вопросы, – сказала я. – Сработает ли эта техника? Воспримет она исходные образцы инкантора или просто выплюнет их? Мы сделали все что могли, но хватит ли этого? На самом деле мы ничего не знаем, и тесты это только подтвердили. Нам даже неизвестно, будет ли эта штука функционировать как гипометрическое устройство, пока мы ее не включим, и даже если будет, нет никакой гарантии, что она нас послушается.

– Если что-то пойдет не так, – вздохнула леди Арэх, – подозреваю, что зрелище будет впечатляющим. Жаль только, я не смогу собственными глазами увидеть последствия моей выдающейся глупости. Но по крайней мере, мы хотя бы попытаемся.

– От того, что мы таращимся на эту штуку, менее страшной она не становится, – сказал Пинки. – Не пора ли наконец ее завести?

– Проверка готовности завершена, – ответила леди Арэх. – Любой из нас может отдать приказ начать разогрев. Команды идут по нейросвязи, но для тебя, Пинки, я на всякий случай зарезервировала голосовой канал.

– И какое слово нужно сказать?

– Два слова: «среди равных».

Пинки несколько секунд помедлил.

– Ты их произнесла, но ничего не началось.

– Слова предназначены только для тебя. Если предпочитаешь какие-то другие, можно устроить, но я решила, что эти вполне подойдут. Без твоей помощи у нас ничего бы не вышло, хотя вряд ли ты отдаешь себе отчет в том, как сильно мы от тебя зависели. Треножник – весьма устойчивая структура, но если одна нога ослабнет, он упадет.

– Слова как слова, – неохотно проговорил Пинки, не умевший принимать похвалу, как и критику в свой адрес. – Но вряд ли нам захочется находиться в этой комнате, когда проснется младенец.

– Разогрев – процесс не быстрый. И почему после стольких трудов мы должны отказываться от небольшого безобидного зрелища?

– Было бы забавно, – сказала я.

– Воистину, Воин-Сидра. Только в весьма специфическом смысле.

– Вы обе такие странные, – проворчал Пинки.

– И тем не менее ты путешествуешь вместе с нами, – усмехнулась леди Арэх.

Пинки немного помолчал, а затем решительно произнес:

– Среди равных.

Пару секунд ничего не происходило. И не раздалось ни единого звука, когда гипометрическое устройство заработало. И тем не менее сквозь вакуум и скафандры до нас донесся низкий, скрежещущий, как будто протестующий стон, когда громадная машина наконец пришла в движение, будто некий смертоносный часовой механизм. Все части устройства двигались согласованно: лопасти вращались в разные стороны, пересекаясь, но не соприкасаясь. Я была знакома лишь с азами гипометрической физики, но понимала, что эти похожие на несостоявшиеся поцелуи сближения лопастей имеют своей целью генерацию микроскопических частиц потенциала Казимира и что благодаря повторяющемуся возникновению и исчезновению этого эффекта образуется резонансная последовательность, своего рода гармоничное пение, с помощью которого таинственная сущность машины разрывает ткань пространства-времени, разворачивая ее в масштабах Планка, – как будто пальцы лениво перебирают нити на обтрепавшемся краю ковра, пока те не окажутся безнадежно спутанными.

Работа устройства медленно, но верно ускорялась. Машина проводила проверку каждой своей функции. По мере того как лопасти двигались все быстрее, глаз начал замечать вторичные волны, извилистые и спиралевидные, казавшиеся совершенно неуместными на фоне статичных очертаний устройства. Создавалось впечатление, будто оно нарушает все мыслимые законы геометрии и механики. Из скудной технической документации, которой леди Арэх снабдила Сидру, мне было известно, что вскоре наступит момент, когда человеческие органы чувств уже не смогут воспринимать вращающееся устройство как нечто целостное. Казалось, оно пребывает между двумя несовместимыми состояниями – «слабо нарушая принцип причинности», как сказала об этом леди Арэх.

В окрестностях устройства становились непостижимыми все законы физики. И было ощущение, что оно перестает узнавать само себя, начиная задумываться о том, не следует ли ему заняться чем-то другим.

Пора было уходить.

Машина пробудилась.