Фаза мертвого сна

Берлога тонула в сонной тишине. Нужно было выбираться из нее, бежать на волю, чтобы прохладный воздух выдул всякую дурь. Но с мокрых волос на шею стекали струйки воды, спина покрывалась от них гусиной кожей. Я задрал футболку, обмотал ее вокруг головы и осторожно присел на край тахты. Только дождаться, пока обсохнут волосы. И сразу, сразу же на волю. Спуститься с настоящей лестницы, выйти из настоящей двери на настоящую улицу. Купить кофе на вынос с какой-нибудь булочкой, пройтись по округе, разглядывая прохожих — настоящих людей! Потолкаться с ними в очереди, постоять в толкучке на остановке, послушать, что говорят они, посмотреть, как шевелятся их губы, случайно толкнуть кого-нибудь локтем, тут же просить прощения, улыбаться, сохраняя в памяти это теплое прикосновение живого к живому.

А ближе к ночи встретиться с Зоей, может даже цветов ей купить. И поцеловать. Обязательно поцеловать. Самому. Крепко, долго, без глупых трепыханий. Сделать это уже. Все сделать. Прямо сегодня вечером. Чтобы стыдный пульс в низу живота перестал мучительно томиться, поднывать, увлекая в полудрему, в мутный водоворот сна, где холодные сильные бедра стискивают меня, а острые соски трутся о грудь, и нет сил признать, что все это — не взаправду.

Я почти уже видел букетик, что куплю в ларьке у метро. Пять роз — длинные стебли, бархатные бутоны, капельки воды между складочек лепестков. И никакой обертки, это удешевит и без того дешевое. Просто цветы. В знак примирения. Ни к чему не обязывающий букет. Пусть сама решает, что будет дальше. Ведь зачем-то же она зовет меня встретиться, значит, есть шанс снова оказаться в парке. Низкая скамейка, сухие губы, главное, не тупить. Не тупить. Не тупить…

Первому взять ее за руку, потянуть к себе, смотреть серьезно, но бесстрашно, чтобы она заразилась этим самым бесстрашием, чтобы решила пойти дальше глупого поцелуя в глупом парке. Потому что сам я уже решился. Осталась самая малость — пяток роз, ее ладонь в моей, серьезные глаза, смазанная улыбка, первое слово, что-нибудь небрежное, и она обязательно ответит. Она меня не подведет.

— А я все думала, придешь ли ты… — Нора смотрела на меня снизу-вверх, улыбалась робко, на щеках пылали засохшие слезы. — Китти совсем плоха, жар не спадает, послали за врачом, а приехал пастор… Теперь он кружит надо мной, как ворон. Черный, хищный, оголодавший в пути.

Я отшатнулся, под ногами скрипнула ступенька. Нора грустно покачала головой — мягкие кудри растрепались, выпали из прически на плечи.

— Мы вечно встречаемся с тобой на бегу. То я спешу наверх, то ты уходишь вниз. Будто бы мы из разных миров с тобою. Два призрака, мимолетные тени… Порой мне кажется, что я выдумала тебя в час тоски по дружескому плечу.

Она. Выдумала. Меня. Все это давно уже перестало казаться милым развлечением. Я попятился назад, между нами выросла еще одна ступень, теперь я видел, как аккуратно Нора разделила волосы на строгий пробор, сверху ее макушка была совсем детской и трогательной. В сердце защемило.

— В доме чураются меня. Старая Нэнни отказалась выпить воды из бокала, что я подала ей. — Нора всхлипнула, но сдержалась. — Остальные так и вовсе делают вид, что меня нет, совсем нет. А потом смеются за спиной. Злые, гадкие ведьмы! — Маленький кулачок с силой ударил по иссохшимся перилам, я увидел, как острая щепка впилась в нежную плоть, но Нора даже не заметила этого. — А теперь ты! Даже ты бежишь от меня, будто я чумная! Будто я нарочно выгнала Китти из дома, чтобы она простыла и умерла…

— Это не так…

— Почему же тогда ты не обнимешь меня? Почему не скажешь, что подумал о моих словах?.. Разве многого я просила? Лишь представить, какого это — сбежать из дома, который покинул и хозяин его, и Бог…

Она поднялась на следующую ступеньку и застыла, напряженно всматриваясь в меня, ожидая прямого ответа. Отчаявшаяся, а потому отчаянная. Маленькая, тонкая, но решительная. Окончательно и бесповоротно несуществующая. Если бы я только мог сбежать с ней! Но все что было в моих силах — сбежать от нее.

— Нора… — Омертвевшие губы не желали слушаться.

Ее нежные пальчики легли на них, не давая мне закончить фразу, конца которой я и не успел придумать.

— Соври мне, — попросила она, слезы покатились по высохшим руслам своих предшественниц. — Скажи, что мы убежим. Ну!

— Мы убежим.

— Скажи, что защитишь меня от любой напасти. Скажи, что любишь и не отдашь никому.

— Никому.

— Скажи, что завтра к утру мы станем свободными.

Я молчал. Я больше не мог врать ей, шевеля губами под влажными пальцами, на вкус они были сахар и соль. Мне хотелось проснуться так же сильно, как не просыпаться больше никогда.