Фаза мертвого сна

— Скажи, что завтра к вечеру мы станем свободными! — Нора отдернула руку, поднялась на еще одну ступень и жарко зашептала мне на ухо. — Иначе я пойду служить тому, кто черен, хищен и голоден. Он звал меня с собой, обещал укрыть под смоляным крылом от горестей и молвы. Я соглашусь, видит Господь, соглашусь, и пойду с ним, и буду той, которую он хочет. Мне простят Китти, он скажет им, и мне все простят. А ты никогда больше меня не увидишь.

Ее голос раздавался в моей голове, я видел ее сквозь опущенные веки, она требовала ответа, ради него она была готова впиться в меня голодным ртом, лишь бы я говорил то, что так хотелось ей услышать.

— Скажи, что завтра к утру мы будем свободны!

Между поцелуями я сумел лишь глотнуть воздух и на выдохе прохрипеть:

— Завтра к утру…

О, Нора, ни завтра, ни утро никогда не наступят для нас с тобой в один и тот же миг.

— Мы будем…

Я могу сказать тебе все, что ты пожелаешь, но слова эти не стоят и ломаной монеты. Они — воздух, что я выдыхаю тебе в лицо. Они — сон, и ты — сон, и твои поцелуи, и мои обещания.

— Свободны.

Это я свободен, Нора. Это я волен проснуться сейчас, я точно знаю, что волен, — граница сна стала нитью, натянутой между нами. Оттолкни я тебя, и все закончится. Исчезнешь ты, а я проснусь и пойду покупать цветы той, что существует на самом деле. Но целуй меня, Нора, ты — сон, который учит меня врать женщине ради ее поцелуев.

Она первой опомнилась, попятилась назад, пряча пылающее лицо во тьме лестницы, но ее протянутая ко мне ладонь призывна зависла в воздухе.

— Пойдем, пойдем скорее, пока никто нас не увидел… Пока никто не остановил, — позвала она, увлекая меня вниз.

Мы бежали по лестнице — она впереди, я с трудом поспевая за ней. Перехваченный узлом пояс ее платья развевался, опутывая меня, неразрывно связывая нас.

— Скорее! — шептала она, оглядываясь, и я читал по ее губам куда больше, чем она смела произнести.

Воздуха не хватало, ступени должны были закончиться, но они сменяли одна другую, удлиняя лестницу до странных, пугающих высот. Чем ниже спускались мы, тем непрогляднее становилась тьма, сквозь нее на нас смотрели мертвые глаза. На бегу я не мог разглядеть, что за портреты развешаны по стене, но злой прищур хозяина мерцал голодом и злобой, его было не спутать с другими.

— Давай же! Пойдем! — умоляла Нора, ее пальцы норовили выскользнуть, но я вцепился в них, зная наверняка, что сон закончится, стоит мне отпустить их.

Ступени оборвались, и я провалился в темноту, слепой, как новорожденный щенок, измученный и обессиленный. Я ощупывал пустоту перед собой, шагал в нее, упирался в стену, но тут же терял опору, падал, отталкивался от пола и снова шел в никуда. Весь мир мой стал тьмой — кромешной, плотной и осязаемой. Я не видел перед собой ничего, кроме тьмы. Кроме нее передо мной ничего и не было.

— Нора! — вопило во мне, но я молчал, зная, что на зов мой может откликнуться совсем не она.

Мертвые сестры, живущие под полом господских покоев. Где они сейчас? Кому танцуют, с кем распивают вино, чьи руки ласкают их гниющую плоть?

— Нора! — беззвучно кричал я, примиряясь с мыслью, что навсегда потерял ее.

— Тише-тише, — прошептала она издалека. — Я зажгла свечу, иди и ничего не бойся.

И я побрел, не видя, но чувствуя, как разбавляет собою тьму слабый огонек оплывшей воском свечки. За моей спиной множились чьи-то шаги, кто-то шептался, посмеиваясь, тянулся ко мне цепкими пальцами, но не решался прикоснуться. Нора берегла меня от сестер и голода их мертвых тел, привыкших служить, жаждущих повелевать. Я шел, не страшась ничего, я знал, что для меня зажгли свечу. А зло никогда не случается с тем, кого ждут, освещая путь живым огнем.

Нора стояла в дверях, держа перед собой залитое воском блюдо, а на нем, сгибаясь от тяжести горящего фитиля, умирала свечка. Последняя слеза скатилась по ней, когда я переступил порог, и огонь погас. Он больше не был нам нужен.

— Ворон кружит над домом, — шепнула Нора, обнимая меня. — Ворон ищет добычу. С вороном я знакома, ворона имя кличу.

Она сама расстегнула пуговицы на строгом платье от ворота до пояса и выскользнула из него, как маленькая змейка. Ткань упала к ее босым ногам.

— Ворон клекочет скорбно, тризна греха не чище. — Истово, словно в молитве, твердила Нора, дрожа от холода и страха. — Крест на груди его черной, ворон добычу ищет.

Она повернулась ко мне спиной, острые позвонки можно было сосчитать, как жемчужины на нити. Лиф держался на тонких крючках, пальцы дрожали, пока я расстегивал их один за другим.

— Ворон кружит над домом, ворон кружит над крышей, — шептала Нора, освобождаясь от кружев. — С вороном я знакома, ворон меня разыщет.

Обнаженное тело мерцало в темноте холодной белизной, я застыл, не в силах дотронуться до него. Нора смотрела на меня отстраненно и строго.

— Крест нарисует кровью, мертвой заплачет дева. Сядет у изголовья, когти коснутся тела.

Мы начали двигаться одновременно, я опустил ладонь на ее грудь, она прикрыла мою руку своей. Под тонкой кожей испуганно билось птичье сердечко.