Федеративные идеи в политической теории русского народничества

В предыдущем абзаце той же работы мысль выражена еще яснее: «В этом непреклонном меньшинстве можно распознать гордое вето польских магнатов. Княжеская власть, при наличии судилищ, составленных из выборных судей, творивших правосудие устно и, по внутреннему убеждению, перед лицом свободных сходов в городах, и к тому же лишенная постоянной армии, не могла укрепляться; это станет особенно понятным, если не упускать из виду, насколько ограничены жизненные потребности у народа, целиком занятого земледелием. Московская централизация положила конец этому порядку вещей; Москва явилась для России первым Петербургом. Московские великие князья, отбросив этот титул, чтобы принять титул царя всея Руси, стремились к совсем иного рода власти, чем та, которой пользовались их предшественники»[126].

Здесь термин «княжеский федерализм» снова использован в негативном смысле, будучи противопоставленным монархическому стремлению к централизации времен собирания земель московскими князьями. Однако в описании его устройства можно разглядеть как влияние идей французских федералистов, так и элементы будущей идеи славянской федерации – как некогда существовавшей, но исторически утраченной возможности устройства русской государственности. Здесь Герцен целенаправленно стремится показать, что федерализм укоренен в истории России и некогда был основной формой ее политического устройства, сойдя со сцены лишь после образования Московского царства.

Со времени написания «России» установка трактовать историю славянских государств с применением идей федерализма сохранялась в работах Герцена в течение нескольких лет – вплоть до середины 1850-х, пока теория славянской федерации еще не созрела. В этих работах прослеживается трансформация соответствующих

взглядов Герцена – превращение их из абстрактной теории в глобальный политический проект, требующий практического осуществления. Герцен упорно ищет в политической истории России зачатки федерального устройства, а также доказательства необходимости и подтверждения возможности такого устройства в будущем: «Если мы перейдем от провинциальных установлений к установлениям государственным, то с каждым шагом, по мере того как мы будем подыматься по иерархической лестнице, все более и более будут стираться и права человека, и участие управляемых в управлении»[127]. Мыслитель противопоставляет жесткой вертикали петербургской монархи традиции швейцарской федерации: если в России политическая структура напоминает лестницу и демонстрирует все минусы централизации, в том числе отсутствие права участия управляемых в управлении, то в кантоне федеративной Швейцарии (в его идеализированном описании у Герцена) не существует властной пирамиды, структура власти там достаточно плоска, чтобы все приняли участие в управлении. Такая структура решает и проблему обратной связи – политические инициативы сверху доходят до всех и каждого.

Однако после подавления февральской революции 1848 г. во Франции и изгнания оттуда в 1849 г. оппозиционных радикалов Герцен, вынужденный покинуть сначала Париж, а затем и Швейцарию, потерял как веру в перспективы развития политического устройства французского типа, так и горячую симпатию к швейцарской федерации. Он осознал, что «все существующие правительства, начиная от скромнейшего швейцарского кантона до самодержца всея Руси, – это лишь вариации одной и той же темы»[128]. Реальность подтолкнула его на поиски иного носителя политического идеала. В то же самое время, как замечает М. Малиа, русское внешнеполитическое ведомство принялось «охотиться» за Герценом[129], в России было арестовано имущество его семьи. Эти обстоятельства навсегда лишили Герцена возможности вернуться домой. Не исключено, что и случившееся стало стимулом к переменам в его мировоззрении.

Тогда-то Герцен и увлекся исследованием самобытного общинного уклада у русского и родственных ему славянских народов: он считал, что крестьянская община является типичной для славян формой общественной организации, сохраненной ими, в отличие от народов Западной Европы, с древнейших времен вопреки всем историческим перипетиям. Ключевую роль общины Герцен видел в ее возможности разрешить противоречие между личностью и коллективом: «Мы же, к счастью, являемся со своей общиной в эпоху, когда противообщинная цивилизация гибнет вследствие полной невозможности отделаться, в силу своих основных начал, от противоречия между правом личным и правом общественным»[130].

Эта тема, приоритет в изучении которой принадлежит Герцену, будет впоследствии вновь и вновь подниматься в работах русских народников. Ее политический аспект – противоречие между личностью и государством: «Европа – я это сказал в другом месте – не разрешила антиномии между личностью и государством, но она поставила себе задачею это разрешение. Россия также не нашла этого решения. Перед этим вопросом начинается наше равенство» [131].