Герцен видел противоречия общинного уклада, но все же выступал за его поддержку и развитие, потому что только он вел, по его мнению, к осуществлению главной задачи социальной революции – освобождению крестьян с землей. Чтобы обеспечить себе надел земли, крестьянин в действительности был накрепко привязан к общине: выходя из нее, он терял всю недвижимость, принадлежавшую общине.
Т. Мальтус видел проблему общины в ограниченной площади пахотной земли. Если каждый член общины будет получать равный надел, рост населения начнет неуклонно уменьшать эти наделы. Герцен не беспокоился об этом: «Вследствие постоянного раздела земель общинная жизнь найдет свой естественный предел в приросте населения. Как ни серьезно на первый взгляд это возражение, чтоб его опровергнуть, достаточно указать, что России хватит земли еще на целое столетие и что через сто лет жгучий вопрос о владении и собственности будет так или иначе разрешен»[134]
.Еще одна проблема общинного устройства, на которую указывали фон Гакстгаузен и Л. В. Тенгоборский, – непостоянство земельного надела: если периодически перераспределять землю между крестьянами, никто из них не станет беречь и удобрять свой временный надел, вкладывая в него всю свою энергию, а это вредно для развития сельского хозяйства. Герцен же полагал, что это меньшее из двух возможных зол: «Агрономы-любители забывают, что улучшение земледелия при западной системе владения оставляет большую часть населения без куска хлеба, и я не думаю, чтобы растущее обогащение нескольких фермеров и развитие земледелия как искусства могли бы рассматриваться даже самой агрономией как достаточное возмещение за отчаянное положение, в котором находится изголодавшийся пролетариат»[135]
.При рассмотрении общины Герцена более всего интересовали ее политический потенциал и этические принципы, основанные на социальной справедливости. Экономическая роль общины Герцена интересовала слабо. Он не уделял особого внимания и другой форме коллективной организации труда – артели. Социальные функции общины Герцен считал весьма ограниченными, в частности, по его мнению, надлежащего уровня ни здравоохранения, ни образования община самостоятельно обеспечивать не могла. Размышления о путях дальнейшего развития и преобразования общины появляются уже в более поздних его работах. Если снова вернуться к особенностям словоупотребления в произведениях этого времени, то обращает на себя внимание использование мыслителем понятия «федерация». Смысл этого слова и контекст его использования в трудах после «Письма русского к Маццини» существенно отличны от таковых в более ранних работах. Специфика применения этого слова отчетливо делит вызревание герценовской федеративной теории на два периода. На то значение, какое мыслитель вкладывал в термин «федерация» в первый период, повлияло изучение им западного федерализма и русской общины. Систематизировав все встречающиеся до конца 1849 г. примеры рассуждений о федерации, можно получить следующую картину: а) федерация – антагонист централизации; б) федеративность издревле присуща общественному устройству русского народа и славян в целом; в) легитимность федеративного устройства базируется на общем согласии; г) федеративное устройство имеет характер консультативного совета (горизонтали), а не административной организации (вертикали); д) важнейшими функциями федерации являются защита от внешнего вмешательства и поддержание внутренней справедливости. И при этом ни слова не говорится именно о славянской федерации. В текстах же после 1949 г. это словосочетание становится устойчивым, а обращения к нему – постоянными.
Возможно, на такую корректировку герценовских взглядов повлияло событие осени 1849 г., упомянутое Герценом в начале письма к Мадзини, а именно – угроза войны между Россией и Турцией. Николай I потребовал у Турции выдачи четверых польских революционеров, пригрозив, если этого не произойдет, войной. Царские амбиции в данном случае мало волновали Герцена, но он увидел в вероятной войне с Османской империей колоссальную перспективу, осознавая историческую значимость Константинополя для России и для всего славянского мира. Герцен не считал царское правительство способным взять на себя задачу объединения славян, однако при условии войны с Турцией такой шанс у Петербурга мог появиться, и тогда взятие Константинополя стало бы идеальным началом создания славянской федерации. Более того, в «Письме русского к Маццини» Герцен утверждал: «Когда императорский орел возвратится на свою древнюю родину, он уже более не появится в России. Взятие Константинополя явилось бы началом новой России, началом славянской федерации, демократической и социальной»[136]
.