Федеративные идеи в политической теории русского народничества

Возможно, обстановка патриотического подъема первых лет после Отечественной войны 1812 года, на которые пришлось детство Герцена, оказала на него сильное влияние, и не исключено, что именно из тех времен он вынес убеждение: национальная идея является первостепенной идеологической силой, превосходя любую политическую, экономическую или даже религиозную идею. Что касается последней, то Герцен считал ее изначально подчиненной идее национальной: «Для меня религия – экспонент, отличительный признак, физиологическое pH народного духа». Это утверждение привело его к выводам, которые были напрочь опровергнуть впоследствии – в XX–XXI вв.: «Славянский мир, в сущности, не так разнороден, как кажется. Под внешним слоем рыцарской, либеральной и католической Польши, императорской, порабощенной, византийской России, под демократическим правлением сербского воеводы, под бюрократическим ярмом, которым Австрия подавляет Иллирию, Далмацию и Банат, под патриархальною властью Османлисов и под благословением черногорского владыки живет народ, физиологически и этнографически тождественный»[143].

Не желая придавать значения внешним, с его точки зрения, различиям, Герцен без всяких сомнений утверждал, что близость национальная, несомненно, победит религиозные различия, так как религия является лишь внешней особенностью народного духа. Это утверждение – самое слабое звено в герценовской теории славянской федерации, причем не только потому, что, как отмечено выше, практика пока что подтверждает обратное: вопрос о том, может ли национальная близость славянских народов победить их религиозные различия, в принципе не рассматривался в научном дискурсе, поэтому трудно говорить о нем в контексте суждений, подлежащих верификации. Возможно, ставить этот вопрос в принципе некорректно, поскольку здесь сравниваются силы влияния элементов, принадлежащих к несовпадающим сферам и имеющих различный механизм действия. К тому же часто Герцен, увлекаясь какими-то построениями, высказывал утверждения, неверность которых обнаруживалась в самом скором времени. Так, в 1859 г. он писал: «Вот почему я так высоко ценю федерализм. Федеральные части связаны общим делом, и никто никому не принадлежит. <…> Федеральные единства могут даже существовать при таком антагонизме, какой находится между Северными Штатами и Южными в Америке»¹. Известно, через два года там вспыхнула Гражданская война.

Некоторые части теории славянской федерации выглядят ^проработанными. Например, если Герцен утверждал, что славяне «любят жить в разъединенных общинах», то остается непонятным, что заставляет внутри общины быть такими взаимосвязанными и взаимозависимыми, почему при переходе от общины на более высокий уровень объединения потребность в тесной интеграции отпадает. Как тогда объяснить, что федеративные отношения между славянскими общинами могут стать надежной гарантией от экспансии ино-культурного элемента, то есть почему этот внешний и чужеродный по отношению к славянам элемент не может стать для их общин более привлекательным, нежели другие славянские общины – родственные, но находящиеся на подчеркнутой дистанции? И потом разве только общинная структура способна обеспечить сохранение и развитие национальной самобытности, в том числе и у славян?

Теория славянской федерации получила дальнейшее развитие в работе «Россия и Польша», написанной в конце 1859 – начале 1860 г. Если война между Россией и Турцией, угроза которой возникла 10 годами ранее, могла, по мнению Герцена, оказать серьезное влияние на формирование славянской федерации, то эффект от состоявшейся Крымской войны оказался по сравнению с той несостоявшейся войной несопоставимо более сильным. Мыслитель сформулировал этот взгляд следующим образом: «Я убежден, что с Крымской войны Россия входит в новую эпоху развития, что, расставаясь с трудными путями своего жестокого воспитания, она вступает теперь в широкое русло совершеннолетней жизни»[144]. Уже само заглавие работы показывает, что на момент ее написания главной проблемой на пути создания славянской федерации Герцен считал польский вопрос: любой союз с Россией воспринимался бы поляками как некий эквивалент несуверенного существования в рамках Российской империи. Поэтому автор «России и Польши» подчеркивал свое неизменное уважение к независимости Польши. «Польша, как Италия, как Венгрия, имеет неотъемлемое, полное право на государственное существование, независимое от России»[145].