Федор Волков

Патриотизм Волкова и Сумарокова не заслонял от них противоречий и язв российской действительности, пороков (увы, распространенных!) людей разных сословий. И пожалуй, именно страстная любовь к отчизне, стремление «издевкой править нрав» были источником их обличительного пафоса. Не преувеличение ли рисуемые ими безотрадные явления, не чересчур ли сгущены краски?

Можно привести немало примеров, подтверждающих, сколько горькой правды в строках «хора ко превратному свету»: многих случаев, когда сильные и богатые не стыдились теснить и разорять слабых и бедных, а бедные не находили защиты у продажных судей, воевод и начальников.

Разве не характеризовал красноречиво положение дел, к примеру, двумя годами ранее появившийся указ Елизаветы Петровны сенату (16 августа 1760 года): «Ненасытная алчба корысти до того дошла, что некоторые места, учрежденные для правосудия, сделались торжищем, лихоимство и пристрастие предводительством судей, а потворство и упущение ободрение беззаконникам: в таком достойном сожаления состоянии находятся многие дела в государстве и бедные утесненные неправосудием люди…».

В декабре подошло время отдавать либретто маскарада в типографию. Обычно все тексты и рисунки к предстоящему действу просматривались и утверждались доверенным лицом Екатерины, главой «Канцелярии строений» И. И. Бецким.

Бецкий решительно воспротивился публикации «хора ко превратному свету». Памятуя отношение императрицы к «Слову» Сумарокова, Волков не стал к ней обращаться. А Александр Петрович в один присест сочинил новый краткий «хор», который и пошел в печать.

Титульный лист либретто маскарада «Торжествующая Минерва».

1763.

В новом варианте из-за моря приплывала не синица, а собака, и появились такие ядовитые строки вслед за вопросом о том, что «за морем»:

Многое хулы там достойно,
Я бы рассказати то умела,
Если б сатиру петь я смела…

Огорченный Сумароков, который смотрел на маскарад как на общее их с Волковым детище, нещадно ругал Бецкого, уговаривал вместе написать жалобу императрице.

— Не надо, Александр Петрович. С Бецким ссориться сейчас нам не с руки — под его надзором денежная и хозяйственная сторона нашей затеи. Он в любимцах у Екатерины. Все дело под удар можно поставить, — отвечал Волков.

Сумароков ревниво относился к каждой своей строке, и очередная цензурная препона больно уязвила его: «Да хлестко сказано у нас. Но не вредна критика, как крысы всякие канцелярские полагают, но, напротив, приносит пользу, а вред отвращает и потребна она ради пользы народа».

— Потерпите, друг мой, ужо издадим собрание ваших сочинений и все там пропечатаем, и «Слово», и стихи о «превратном свете». А в маскараде мы их все равно исполним. Здесь я распорядитель, и Бецкий нам не указ.

Сумароков долго не мог успокоиться, сердито ворчал:

— Эта старая каналья, таскаясь по Европе, вконец офранцузился и ума русского лишился, — поминание о головах, иностранным воздухом набитых, на свой счет, видно, принял. Сразу учуял, про кого сказано.

Глава 8 «Но защищай людей в родительской стране»

Новый, 1763 год Волков встречал в кругу актеров своей труппы. На следующий день уговорили Федора Григорьевича покататься по Москве в санях. Он согласился, хотя забот и дел по горло. Но решил, что заодно еще раз присмотрит маршрут для будущего маскарадного шествия. По пути, на Разгуляе заехали в известный всей Москве богатый трактир, отведали пирогов с вязигой и меду с вафлями. Посетителей как и всегда было немало, в углу залы к общему удовольствию выступали песенники, гуслисты и плясуны.

Днем верхом на лошади, данной ему в пользование, Волков объезжал, проверяя ход работ, строительство гор катальных, балаганов и иных увеселительных сооружений. Екатерина, которая на зиму переселилась в головинский дворец, уже спрашивала, когда закончится стройка, да и к подготовке маскарада интерес проявляла.

Возвращаясь, Волков увидел, что на площади перед головинским дворцом заканчивала последние приготовления команда мастеров потешных огней. Из центра города к Немецкой слободе уже стекались толпы народа — смотреть объявленный по случаю Нового года праздничный фейерверк. Он был адресован императрице и символизировал «возвращение Златого века». Под конец фейерверкеры взметнули «бутку» из трех тысяч ракет, — они рассыпались ослепительной радугой, ярко осветив ночное небо и запруженные народом окрестности. От мощного разрыва задребезжали и едва не вылетели стекла из окон дворца и Оперного дома.