Федр. Бабрий. Басни

Дополнительные источники сюжетов Федра и Бабрия были двоякого рода. С одной стороны, это сборники притч, аллегорий и моралистических примеров, служившие обычно материалом для риторов и проповедников-философов; к таким сборникам восходят, например, басни Федра III, 8; А, 20 или Бабрия 58, 70. С другой стороны, это сборники новелл и анекдотов; к ним восходят басни Федра I, 14; А, 14 или Бабрия 75, 116. Возникал вопрос; каким образом соединить новые сюжеты со старыми, выработанными школьной традицией формами эзоповской басни. Этот вопрос Федр и Бабрий решали противоположным образом. У Федра эзоповская басня теряет свои традиционные черты и все более приближается то к проповеди, то к анекдоту. Бабрий, напротив, всегда старается держаться золотой середины между этими крайностями и подчиняет новое содержание нормам обычного басенного сюжета.

Мы можем проследить, как постепенно происходит преобразование басенного жанра в творчестве Федра. Равновесие между повествовательной и нравоучительной частью басни нарушается, мораль вытесняет повествование. Сперва это замечается в таких баснях, как IV, 21 «Лиса в дракон» и V, 4 «Осел и боров», где моралистическая концовка становится пространнее и обретает неожиданную страстность. Затем появляется особый вид басни, в которой главным становится моральная сентенция, вложенная в уста одного из персонажей, а предшествующий рассказ коротко обрисовывает ситуацию, в которой она была высказана. Такая форма — афоризм и обстоятельства его произнесения — называется хрией и очень часто встречалась в античной моралистической литературе. Иногда Федр высказывает свои сентенции устами традиционных басенных персонажей (например, в III, 8; III, 15; А, 29), иногда же, следуя обычаю писателей моралистов, приписывает их историческим (или мнимоисторическим» лицам: Симониду, Сократу, Эзопу (IV, 23; III, 9; III, 14; III, 19 и т. д.) Наконец, мораль приобретает в басне такой вес, что повествовательная часть становится вовсе необязательной. В баснях А, 20; А, 28 сюжетный рассказ заменяется картинкой из естественной истории, в басне А, 8 — описанием аллегорической статуи. Басня А, 5 содержит иносказательное толкование мифов о загробных наказаниях, басня А, 3 — рассуждение о дарах природы человеку и животным, басня А, 6 — перечисление божеских заветов, нарушаемых людьми. Здесь басня уже перестает быть басней, обращаясь в простой монолог на моральные темы — вроде тех проповедей философов, какие назывались у древних «диатрибами». Одновременно с этой концентрацией моралистического элемента в баснях Федра происходит концентрация противоположного, развлекательного элемента — процесс, представляющий собой изнанку первого. Там мораль вытесняла повествование, здесь повествование вытесняет мораль Центром басни становится чье-нибудь остроумное слово или поступок (I, 14; I, 29; А, 15). Разрастаясь, такие басни превращаются в сказки (А 3), в легенды (IV, 26; А, 14), в анекдоты (V, 1; V, 5). Мораль при них сохраняется лишь по традиции; да и то по временам она уступает место этиологии — комическому объяснению, «откуда произошло» то или другое явление (III, 19; IV, 16). Некоторые из этих анекдотов почерпнуты Федром из римской действительности недавнего времени: таков рассказ о Помпее и его воине (А, 8), о флейтисте Принцепсе (V, 7), о сложном судебном казусе, разобранном императором Августом (III, 10), об императоре Тиберии и его навязчивом прислужнике (II, 5).

У Бабрия такого разрыва между баснями поучительными и баснями развлекательными нет. Мы можем найти у него и сказку (95), и миф (58), и аллегорию (70), и хрию (40), и эротический анекдот (116). Но все они теряются в массе традиционных эзоповских басен и сами приобретают черты этих басен. Федр подчеркивает жанровую новизну своих басен, Бабрий ее затушевывает: чтобы убедиться в этом, достаточно сравнить басни Федра А, 5 «Загробные кары» и Бабрия 70 «Свадьбы богов» (аллегории) или Федра А, 20 «Голодный медведь» и Бабрия 14 «Медведь и лиса» (зоологические курьезы). Завещанная школьной традицией форма эзоповских басен для Бабрия важнее всего: ни поучение, ни комизм сами по себе не интересуют его. Вот почему и мораль Бабрия не достигает такой остроты, как у Федра: не случайно переписчики с такой легкостью отбрасывали у басен Бабрия нравоучительные концовки или заменяли их другими, собственного сочинения. По той же причине и комизм Бабрия сдержан, поэт не смешит читателя, как это делает Федр в своих анекдотах: басня о неумелом враче у Федра оборачивается грубой насмешкой (I, 14), а у Бабрия — изящной колкостью (75). По той же причине и свою ученость Бабрий не выставляет напоказ, как Федр (IV, 7; А, 28), а скрывает в мимоходных намеках: на благочестие аиста (13), на воронье долголетие (46), на легенду о вражде льва с петухом (97), на миф о Прокне-ласточке (72) и пр.