Федр. Бабрий. Басни

Социальная тема, напротив, едва затронута Бабрием, а у Федра занимает очень много места. Даже когда оба баснописца берутся за один и тот же сюжет о сладости свободы и горести рабства («Волк и собака», Федр III, 7; Бабрий 100), то, против обыкновения, басня Федра оказывается и пространнее, и живее, и красочнее басни Бабрия. Чтобы подчеркнуть социальные мотивы, Федр смело перекраивает традиционные басенные сюжеты: в этом легко убедиться, сравнив его версии басен I, 3, «Чванная галка и павлин», или I, 28, «Лиса и орел», или II, 6, «Орел и ворона» с бабриевскими версиями (72, 186, 115), более близкими к эзопову образцу. Нападая на современный мир, Федр никогда не забывает показать, что добродетель и талант пребывают в нищете (III, 1; III, 12; А, 12), а ничтожество — в блеске и силе (I, 7; II, 3; III, 13; IV, 12); у Бабрия такие мотивы — редкость. Читая басни Федра, все время видишь, что их действие происходит в обществе, разделенном на рабов и господ, что рабы наглы (II, 5; III, 10; А, 25), а хозяева жестоки (А, 15; А, 18); у Бабрия «рабыня» появляется на сцене один только раз, и то как любовница хозяина (10). Сам Федр — вольноотпущенник, уже не раб и еще не полноправный свободный,— пытается занять промежуточную позицию между рабами и хозяевами: он предостерегает господ, напоминая им, что рабы могут взбунтоваться (А, 16, «Петух и коты-носильщики») и увещевает рабов, убеждая, что лучше терпеть хозяйские жестокости, чем пытаться избавиться от них (А, 18, «Эзоп и беглый раб»). Однако его отношение к труду — отношение не рабовладельца, а труженика (III, 17; IV, 25); именно Федру принадлежит едва ли не впервые высказанная в античной литературе мысль о том, что плоды труда должны принадлежать тем, кто трудится (III, 13 «Пчелы и трутни перед судом осы»).

Политические мотивы в баснях Федра и Бабрия лишь с трудом поддаются анализу и сопоставлению. Здесь нужно различать общие политические высказывания и конкретные намеки на современность. Первых мы находим очень немного, но они достаточно показательны. Федр изображает, как «страдает чернь, когда враждуют сильные» (I, 30) и как «при перемене власти государственной бедняк меняет имя лишь хозяина» (I, 15) — и там и тут поэт смотрит с точки зрения угнетенного простонародья. У Бабрия политическая тема затрагивается дважды (40, «Верблюд» в 134, «Змеиная голова и змеиный хвост» — вариация на тему легендарной притчи Менения Агриппы), и оба раза говорится о нерушимости господства «лучших» и подчинения «низших» — иными словами, поэт смотрит с точки зрения правящего сословия. Таким образом, и здесь взгляды Федра и Бабрия оказываются противоположны. Что касается конкретных исторических намеков, то у Федра исследователи находят их больше, чем у Бабрия. Отчасти это указывает на то, что Федр был более чуток к современным событиям; отчасти же просто объясняется тем, что время Федра нам известно лучше, чем время Бабрия. Так, по мнению некоторых ученых, в басне I, 2 царь-чурбан изображает Тиберия, а царь-дракон — Сеяна, в I, 6 свадьба Солнца представляется «намеком на предполагавшийся в 25 г. н. э. брак Сеяна с племянницей Тиберия, в IV, 17 предполагается отклик на возвышение императорских вольноотпущенников при Клавдии и пр. Легко, однако, понять, насколько ненадежны все сближения такого рода.

Наконец, еще одна тема, которая занимает много места у Федра и почти отсутствует у Бабрия — тема личная. Федр беседует с покровителями (III, IV — прологи и эпилоги), рассказывает о своей жизни и беде (III, пролог), излагает свои идейные и художественные задачи (прологи и эпилоги всех книг), спорит с завистниками (IV, 7, IV, 22), намекает смыслом басен на свою судьбу (III, 1; III, 12; V, 10) и даже вставляет в середину басни неожиданное признание в своей любви к славе (III, 9). В моралях своих басен он сплошь и рядом говорит от своего лица, дает пояснения к басням (порой довольно пространные — II, 5; IV, 2; IV, И и др.), и эти пояснения подчас придают басням прямо противоположный смысл (II, 1; III, 4; III, 13). О таких открытых проповеднических выступлениях Федра как IV, 21; V, 4; А, 2; А, 5; А, 6, уже говорилось. У Бабрия ничего подобного нет: несколько слов о соперниках-подражателях (II, пролог) да загадочная обмолвка о коварстве арабов, которое пришлось ему испытать (57) — вот и все, что мы узнаем о баснописце из его басен.