Фельдъегеря генералиссимуса

«Гусар» — слово легкое, воздушное. «Драгун» же — слово тяжелое, даже угрюмое, но в то же время — основательное.

И ротмистр Марков драгуном был в полном смысле этого слова!

Поэтому и обманулся Александр Васильевич в Маркове — и в фельдъегеря его определил. Он, Марков, должен был тот пакет Наполеону доставить!

А ведь было у Александра Васильевича сомнение, было — но Ростопчин его озадачил сильно.

К Ростопчину, к генерал-губернатору нашему московскому, он после князя Ростова заехал.

Генералиссимус наш любил Ростопчина, среди прочих отличал. И Ростопчин любил Александра Васильевича.

Вот и заехал Суворов к нему, чтобы его в свои дела посвятить. Втянуть, так сказать, и его в свой фельдъегерский заговор!

Но вот ведь какая закавыка.

Ростопчин и государя нашего любил и был ему беззаветно предан, даже после всех тех немилостей, что ему император оказал. Пожалуй, даже еще больше стал его любить. Доказал государю, что он русский человек!

И как это понял Суворов, так тотчас свернул свой разговор в другую сторону, не стал в свои тайные замыслы впутывать.

— Федор, — сказал он московскому генерал-губернатору, — есть у меня к тебе одна просьба.

— Какая, Александр Васильевич? Все, что не попросите, все исполню!

— У князя Ростова я заказал для своей армии партию воздушных шаров. Но денег за шары заплатить у меня сейчас нет, а от казны мне их обещали только в мае выслать. Только куда? Не ко мне же! Я к той поре далеко от Москвы буду. Ротмистра Маркова для получения сих денег хочу в Москве оставить. Но не сидеть же ему без дела. Запьянствует — и прочее. Он у меня на это мастер. Но офицер отменный. Даже во хмелю голову не теряет. За это и ценю… и доверяю. Потому и поручил ему это дело. Деньги за шары к князю Ростову отвезти, потом эти шары принять, самому на них научиться летать, а потом отправить ко мне в армию. Так вот возьми его пока к себе на службу.

— С превеликим удовольствием, Александр Васильевич!

На том они и расстались. Замечу только, что Александр Васильевич все про Ростопчина понял, как тот ему про Порфирия Петровича Тушина рассказал — артиллериста нашего курносого.

Вот в чем вся закавыка была!

«Артиллерия» — слово шустрое, беглое! То с одной горушки пальнет, то — с другой. То ядрами, а то и — шрапнелью!

А станешь его быстро произносить — не выговоришь. И не только язык, но и шею сломаешь.

— Ах, забыл читателю нашему сказать, — спохватился Павел Петрович, — какой сумрак в своем кабинете Федор Васильевич Ростопчин создал, чтоб достойно нашего генералиссимуса принять. А ведь не случайно забыл. Не было в том кабинете сумрака.

Озарился кабинет графа Ростопчина, московского генерал-губернатора, сиянием неземным — небесным, когда Александр Васильевич Суворов, святой наш полководец, сошел с небес к нему, Ростопчину, в том кабинете! Явился т. е. Не шучу. А как же он еще мог с того света явиться? Об этом чуде, о сошествии с небес Суворова, в Высочайшем Манифесте сказано!

Сошел наш ангел, Александр Васильевич с Небес, чтобы Божий Промысел исполнить! Святую Византию от нехристей освободить!

— В том Манифесте много чего еще было сказано. Все не упомнишь, — продолжил Павел Петрович. — Англичане и прочие недруги наши за голову схватились. В очередной раз государь император, что называется, на кривой их объехал. Они думали, что по земле он эту кривую вычертит, а он в небе такую радугу выписал! Ну, ухвати ее руками, выпрями! На-ка — выкуси! — И Павел Петрович показал, англичанам наверное, кукиш. Потом сказал торжественно: — Одним словом, во весь окоем сияние! И когда от Ростопчина Суворов вышел, народ наш православный, русский, на руках его до заставы донес, в сани усадил. «Трогай!» — крикнул Александр Васильевич кучеру. Тройка рванула с места — и понеслась. Куда вот только? Бог весть.

— Фантасмагория какая! — воскликнул я. — Сошел с небес! — И дико засмеялся.