Фельдмаршал должен умереть

«Сразу же после совещания в рейхсканцелярии, – сопоставил генерал случившееся с тем, что именно и в какой ситуации делал в это время он сам. – Неужели и в отношении других – Штюльпнагеля, фон Клюге, Канариса – применялись такие же меры? Не похоже. Просто ситуация изменилась, фюрер и Гиммлер стали вести себя осторожнее. Ну и, конечно же, Роммель есть Роммель. С его полководческой славой, его авторитетом среди многих солдат и офицеров…».

– Значит, вы всё же знаете, о ком идет речь, – прошептал Бургдорф, приблизившись к Альбине. – Вам уже известно имя того, кому предназначается эта благоухающая ампулка? – Обняв женщину, он задал этот вопрос ей на ушко, причем вёл себя так, что со стороны могло показаться, будто объясняется в любви.

– Имя мне не известно. Возможно, мне специально не назвали его, чтобы таким образом возбудить сугубо женское любопытство.

– Чудненькое объяснение, – процедил Вильгельм.

– Кстати, кто этот человек? Может, вы сами назовете имя нового избранника гестапо, а значит, и смерти?

– Не назову. Причем в ваших же интересах, Альбина. Каждый посвящённый в эту операцию тотчас же сам становится кандидатом в избранники смерти. Поэтому вам пока что следует держаться в тени.

– Наверное, вы правы, – задумчиво произнесла «Двухнедельная Генеральша». – Хватит с меня роли информатора гестапо.

– Что неоспоримо. А теперь договорите то, что не решились договорить сразу же. Имею в виду вашу слежку.

– Понятно. Что касается лично вас, генерал Бургдорф, то мне приказано записывать все ваши разговоры, с кем бы они в эти дни ни происходили. За стеной, в коморке, ключ от которой имеется только у меня, – иронично улыбнулась Крайдер, – расположено подслушивающее устройство, которое я включаю, когда нахожу это необходимым.

– Вот это для меня уже совершеннейшая новость!

– Надеюсь, я не смогу навредить себе собственными откровениями, наш генерал Бургдорф? – спросила Альбина, не проявляя какой-либо тревоги в голосе.

Вместо ответа Бургдорф заговорщицки сжал её руку у локтя.

– То, что мне приходится доносить на вас, еще ни о чём не говорит, – страстно прошептала «Двухнедельная Генеральша». – Как вы понимаете, выбора у меня нет, я вынуждена была согласиться.

– Гестапо не может не следить за адъютантом Гитлера, это исключено, – своеобразно успокоил её генерал-квартирант. – К тому же подозреваю, что занимаетесь этим не только вы. И в этом даже нет смысла обвинять гестапо. Точно такая же слежка ведется за всеми адъютантами главнокомандующих всех стран мира. Что, с точки зрения государственной безопасности, совершенно нормально.

– Воспринимаю ваши слова как утешение. Хотя и не принадлежу к тем женщинам, которые в подобных утешениях нуждаются. Но дело в другом…

Альбина умолкла, собираясь то ли с мыслями, то ли с духом, и Вильгельм не торопил её. Однако рука, которую генерал положил ей на талию, всё же должна была взбодрить женщину.

– Мне очень хочется, чтобы в этой бойне вы уцелели, наш генерал Бургдорф, – едва слышно проговорила женщина. – Вот почему участие в некоей идиотской операции с ядом смущает меня.

20

Не прошло после звонка Скорцени и двух часов, как на посадочной полосе, проложенной рядом с полигоном унтер-офицерской школы, приземлился небольшой самолетик, из которого вышли два пассажира.

– Оберштурмбаннфюрер Шмидт? – еще издали спросил рослый офицер в новеньком мундире вермахта.

В свое время Скорцени показался барону гигантом. Однако мощные, хотя и покатые плечи обер-диверсанта рейха размазывали контуры его тела, представление о его формах, и атлетизме. Этот же русский просто-таки поражал гренадерской шириной плеч, объемом груди, непомерно могучей шеей и суровым выражением греко-скифского лица.

Шмидту вдруг почудилось, что от самого присутствия этого гиганта все пространство вокруг насыщается какой-то особой силой, особой энергией и особым спокойствием.

– Так точно, господин полковник, – барон внезапно почувствовал, что у него перехватило дыхание, и, по мере того, как диверсант приближался к нему, существо его все плотнее обволакивал какой-то непонятный, инстинктивный страх.

– Полковник, князь Курбатов. – Только теперь барон обратил внимание, что полковник говорит по-немецки, а следовательно, прибывший с ним худощавый унтерштурмфюрер – не переводчик, а, скорее, адъютант. Говорил русский хотя и с акцентом, но легким и вполне приемлемым. – Вас уже известили о цели моего появления здесь?

– Не совсем, – уважительно заметил фон Шмидт. – В самых общих чертах.

– Что значит – «в самых общих»? А что вам хотелось бы знать обо мне? – решительно поинтересовался полковник.

– Сообщая о вашем приезде, Скорцени почему-то был удручающе немногословен.

Козырек фуражки барона едва не касался кончика широкого мясистого носа. После каждого его слова небрежно выбритый квадратный подбородок нервно подергивался, после чего челюсти его двигались подобно жерновам.