Фельдмаршал должен умереть

– Так не любят, Скорцени, – едва выговаривала слова девушка. Дыхание княгини астматически прерывалось, и она буквально задыхалась, объятая бессилием и пресыщенностью. – Это было как расстрел. Нет, не «как», это и был тот, настоящий расстрел «на месте, без суда и следствия», через повешение, не подлежащий ни помилованию, ни оплакиванию. Меня больше нет, – Мария-Виктория отпустила его руки и, всё ещё стоя на коленях, опрокинулась навзничь, приваливаясь спиной к лежаку. – Я убита и похоронена на этом островке. «Любимица смерти» – кажется, так вы назвали меня? На самом же деле я всего лишь отпетая дрянь.

– Вы не правы: всё было так прекрасно. Вы… потрясающая женщина.

Ветер за стенами хижины всё усиливался. Его порывы проникали сквозь непрочные стены укрытия, напоминая, что здесь всего лишь север Италии, а вовсе не тропики. Тем более, когда природа подступает к осени. Скрип жердей напоминал поминальный плач по всем, чьи мечты о таком островке так никогда и не сбылись, поскольку им так и не повезло, как этим двоим.

– Теперь вы понимаете, Скорцени, почему этот островок называется Скалой Любви?

– Поведайте это миру, княгиня Сардони, – обер-диверсант рейха уселся на лежак и привалился к стене хижины, да так, что она чуть было не рухнула под тяжестью его тела.

– Не рассчитывайте, что стану пересказывать некую древнюю легенду. Назвавший его так, по всей вероятности, слыл…

– Эй, на острове?! Где вы там?! – неожиданно ворвался в их диалог хриплый голос Морского Пехотинца. Островитяне сразу же узнали его по характерному, американскому произношению немецких слов. – Вы ещё живы?

Ничего не ответив, княгиня и Скорцени приблизились к выходу и остановились у него с тоскливым чувством пленников, слишком уж сроднившихся с местом своего заточения. Как же им не хотелось возвращаться в суетный мир материка! Каким уютным и обитаемым казался этот доселе необитаемый островок!

Солнце ещё окончательно не зашло. Скала Любви всё ещё нежилась в его лучах, хотя там, в хижине, им казалось, что уже наступила глубокая ночь. Самого бывшего сержанта морской пехоты Джона Шеридана островитяне не видели, но понимали, что он находится буквально в нескольких шагах от них, за кустарником, у причала.

Прежде чем предстать пред его очи, они осмотрели каждый себя и друг друга.

– Ну, что тут скажешь? – попыталась сохранить чувство юмора Мария-Виктория. Тут и объяснять чего-либо нет никакого смысла, всё на нас написано, как на полотне Оноре Фрагонара.

– Пусть этот любимец смерти убирается к дьяволу, – проворчал Скорцени. – Предложите ему такую прогулку. И без него как-нибудь доберемся до виллы.

– В отличие от вас, господин штурмбаннфюрер СС, бывший морской пехотинец заботится о моём спасении.

– Вечная судьба диверсанта: выглядеть в глазах женщины настоящим чудовищем.

– В заливе поднимается шторм! – вновь прозвучал голос Джона Шеридана. – Мы решили, что вам трудно будет добраться до усадьбы. А главное, следует поторопиться.

Скорцени и княгиня вновь удрученно переглянулись. Они обнаружены и изобличены, поэтому отмалчиваться уже не было смысла.

– Своими страхами вы убиваете мои лучшие пиратские порывы! – наконец отозвалась Мария-Виктория.

– Рад слышать ваш голос, княгиня! – в самом деле возрадовался итало-американец.

Кое-как приведя себя в порядок, Сардони первой ступила на тропинку. Обер-диверсант рейха ступал за ней, как безнадёжно провинившийся раб за своей владелицей, твердо зная, что прощения ему не будет.

Сержант ждал их, стоя посреди причала. Парусиновые штаны его и рукава рубахи были закатаны, оголяя волосатые босые ноги и являя взору загорелые мускулистые руки. Вид его был одновременно и воинственным, и по-крестьянски убогим.

– И что же вас так встревожило, сержант? – поинтересовался Скорцени, даже не пытаясь скрывать своего недовольства. – Насколько я помню, сигнала SOS мы в эфир не посылали.

– К вашему сведению, господин штурмбаннфюрер, генуэзский залив – подлейший из лигурийских заливов. И если вам угодно будет выслушать собственное мнение сержанта морской пехоты…

– Разве что «подлейшая»…

– Предлагаю сесть в мою шлюпку – она чуть побольше – и положиться на мой опыт. На всякий случай я захватил два спасательных круга. Вашу шлюпку я приведу завтра утром.

– Будем благоразумны, а, господин Скорцени? – вопросительно взглянула на обер-диверсанта Мария-Виктория.

– Если я кому-то и позволяю командовать собой, так это сержантам морской пехоты, – заверил её штурмбаннфюрер сквозь полусжатые зубы.

От Скорцени не скрылось, как придирчиво осматривал Морской Пехотинец владелицу «Орнезии», когда она проходила мимо. Янки всё понял, и в душе, очевидно, завидовал, что не оказался на месте эсэсовца, которого, будь его воля, тотчас убил бы, и не только потому, что тот служит в СС. Но он получил приказ не высовываться.