Фельдмаршал должен умереть

– Уверен, что вспомнили лес неподалёку от виллы «Карпаро», и тропинку, по которой вы шли, расстреляв саму себя задолго до того, как мне пришло в голову извлечь пистолет.

– Вот видите, как трудно нам встречаться после этого «расстрела»?

– Которого не было.

– Который все же состоялся, Скорцени; состоялся, состоялся! Несмотря на то, что вы так и не решились – уж не знаю, из каких побуждений – потратить на меня свой драгоценный патрон.

– И там, в лесу, и затем, каждый раз, когда вы начинали вспоминать об этом расстреле, меня не покидало чувство, что вы жалеете, что расстрел всё же не состоялся. А ведь я обязан был пристрелить вас. Так заведено во всех разведках мира.

– Хотите исправить свою оплошность прямо сейчас, здесь, на Скале Любви?

– О чем это вы? – налился свинцом взгляд обер-диверсанта рейха.

– Может, пожелаете повторить расстрел или, точнее, завершите тот, который так и остался недоведенным до логического завершения.

– Слишком рискованно провоцируете, княгиня Сардони. Причём делаете это не впервые, – резко молвил Скорцени. – Никогда не рискуйте таким образом. Оружие – как заклятие, оно способно срабатывать само по себе, спущенное с курка неосторожным словом. Не существовало виллы «Карпаро», не существовало леска, не было ничего такого, что напоминало бы вам о расстреле. Запомните это наконец, любимица смерти.

Вместо ответа Мария-Виктория провела кончиками пальцев по его шрамам, по подбородку, задержала руку на шее.

– Любовь тоже подобна проклятию, господин «самый страшный человек Европы». Но, сколько ни вызываю её, сколько ни провоцирую, ничего не получается. Не смогли бы объяснить, почему?

– Очевидно, потому, что воспринимаете меня не как мужчину, а как палача – улыбку ему заменил полузвериный оскал, способный остепенить или же, наоборот, повергнуть в трепет кого угодно.

– Оказывается, всё дело во мне, – потянулась к нему Мария-Виктория, призывно поводя подбородком и пытаясь добиться его поцелуя.

Дальше слова уже потеряли всякий смысл. Почти бросившись в объятия друг друга, они вместе ступили два шага, отделявших их от лежанки. Немного поблуждав по несложным нарядам девушки, Отто наконец сорвал с неё всё, что только можно было сорвать, и, повалив поперёк тюфяка, чуть не переламывая женщину в пояснице, брал её долго и ненасытно. Не отпуская, не давая возможности не то, чтобы хоть как-то привести себя в порядок, но хотя бы прийти в себя.

Были мгновения, когда Отто казалось, что этой женщиной вообще невозможно утолить свою страсть. Но не потому, что не ощущал её тела, а потому, что ощущение это было настолько сильным, настолько необычным и неповторимым, что ликование плоти не угасало, как это случалось обычно, а, наоборот, возгоралось в новом огне желания и ярости, в новом первородном стремлении обладать и быть обладаемым. Во что бы то ни стало – обладать и быть обладаемым!

9

… Когда это наваждение наконец развеялось, Скорцени обессиленно присел рядом с лежаком и уткнулся лбом в судорожно сжатые ноги женщины. Разгоряченному, истекающему потом, невероятно уставшему, ему уже не хотелось ни подниматься, ни продолжать сражение страстей. Просто сидеть вот так, уткнувшись в ноги женщины, сидеть целую вечность, прислушиваясь ко всё нарастающему рокоту волн, к поскрипыванию жердей на крыше хижины, к шепоту крон.

«Теперь я знаю, – сказал себе Скорцени, – что первый человек Земли был зачат на точно таком же острове, а может, именно на этом под грохот прибоя, потрескивание стен хижины и стенание лесной кроны. Вот почему всё это и произошло сейчас на острове. И ты здесь ни при чём. Это и в самом деле не Скала Любви, а самая настоящая Скала Безумия».

Обхватив руками икры женщины, он потянулся вверх, с удивлением ощущая, что не сможет отпустить её до самого утра. Он вновь хотел её с той же неутоленной жаждой, с какой набросился в первый раз.

– Ты способна подняться?

– По-моему, нет, – едва слышно проговорила Мария-Виктория.

– Что-то случилось?

– А вы так и не поняли, что именно?

– Значит, всё в порядке? – несколько встревоженно спросил Отто.

– Считайте это словами отпевания.

– Мы могли бы лечь, так было бы удобнее…

– О, нет! – простонала женщина. – Всё это уже невозможно.

«Поднимется и уйдёт! – испугался Скорцени. – И всё это уже никогда не повторится. Никогда! Уйдёт!..».

Вновь набрасываясь на неё, Отто из-за сумерек не мог видеть широко раскрытых, наполненных ужасом глаз княгини. Услышал лишь её пронзённое изумлением: «О Господи! Неужели опять?!».

Женщина попыталась защититься, сжать ноги, но прибегла к этому слишком поздно. Зарычав от наслаждения, мужчина впился руками в её тело и терзал его, терзал, то обессиленно сникая, то вновь поглощая, по-каннибальски овладевая всем существом партнёрши.

В этот раз они осели, а затем встали на колени вместе, двое грешных и двое святых.

– Нельзя было так, Скорцени, – обессиленно положив руки на плечи, уткнулась ему в грудь Мария-Виктория. – Так не любят.

– Кто знает? Возможно, только так и следует любить.