Фельдмаршал в бубенцах

— У Лотте есть отличные шансы все для себя уладить. Всего при двух условиях. Если его не убил полковник и если ему хватит ума не искать тебя, а попросту бежать из Венеции. Я надеюсь, что он поступит разумно. Право, Лотте — один из немногих участников этой кутерьмы, к которому я питал самые теплые чувства. — Он помолчал, а затем задумчиво добавил: — Он удивительный мальчик… Скажи, Пеппо, ты никогда не завидовал ему?

— Я завидую всем зрячим, — угрюмо огрызнулся оружейник.

— Это не в счет, — покачал головой доктор, — в мире зряче большинство людей. Лотте же обладает особым талантом. Он умеет покорять сердца. Ведь ты сам, волчонок, за него перегрызешь любое горло. Я помню, как впервые увидел его на герцогской кухне. Избитого плетью, изможденного. Я сразу его узнал. Поначалу приглядывался, пытался понять, что затеял полковник. А потом… М-да…

Врач вздохнул, опираясь плечом о стену:

— Ты знаешь, Пеппо, люди без слабостей не в моем вкусе. Отец Руджеро с его пылкой преданностью герцогине и ненасытной жаждой постичь основы мироздания был для меня понятен. Право, мне всегда казалось, что он прячется среди борцов с ересью именно потому, что мать-земля сроду не носила такого закоренелого еретика, как он сам. Религия была совсем не для него, мыслителя и идеалиста. Посулив ему Флейту, я сделал его мягче воска.

А вот с полковником Орсо все было куда сложнее. Он казался мне монолитной скалой, лишенной любых брешей. Его не интересовали ни деньги, ни женщины, ни власть, ни выпивка, ни игра. С такими каменными людьми очень трудно. Мне порой становилось жутковато — и любопытно, что сделало его таким.

А потом появился Годелот. Он внес в жизнь особняка немало сумятицы, вечно влипал в какие-то истории и получал щедрые наказания. Но я не мог понять: зачем полковнику весь этот фарс? Ведь единственный твой близкий человек был у него прямо в кармане. Стоило Орсо послать тебе короткую записку и приложить к ней отрубленную руку Лотте, как ты примчался бы бегом, неся Треть в зубах. Но нет. Полковник вел с мальчиком длинные разговоры. Обучал его фехтованию. Подвергал каким-то не всегда понятным мне испытаниям и в то же самое время бдительно следил, чтоб с Годелотом не приключилось беды.

И очень скоро я уяснил: вот оно. То самое слабое место полковника.

Я до сих пор поражаюсь, как Лотте сумел покорить тот мушкетный затвор, что бьется в груди Орсо. Но причины были не важны. Я должен был немедленно познакомиться поближе с человеком, который подобрал ключ к полковнику. Это оказалось совсем просто. Лотте любопытен и полон жизненных иллюзий. Мы быстро сошлись. И знаешь, Пеппо… Он меня очаровал. Я знавал умных и талантливых людей, но смелость мысли свойственна очень немногим, особенно в наши несчастные времена. С Лотте я легко забывал о своей главной задаче, отвлекался от всего, и во мне воскресал ученый, который жаждал наставлять, пестовать и делиться своими уменьями.

Иногда меня даже всерьез брала печаль. Казалось, что я не тому посвятил жизнь. Я столько лет прожил с наукой. Ел с ней из одной тарелки, спал в одной постели и даже любил ее от всей души. А все же не был ей предан, словно гулящий муж, бегающий на сторону от любимой. Потому и детей от нее не дождался.

Лотте давал мне отдушину. Мне по сей день жаль, что я не успел выучить его латыни. Ему не место в армии, Пеппо. Лотте нужно учиться, а не маршировать с мушкетом на плече. М-да… Ты знаешь, я рад, что он никогда не услышит этой моей… исповеди. Это на свой лад смешно, но мне отчего-то до сих пор хочется, чтоб он думал обо мне хорошо.

Бениньо замолчал, сухо зашелестел плащ — похоже, врач озяб. Пеппо не шевельнулся. Он уже не стискивал пальцами подлокотники кресла, не сжимал зубы, не заливался неровными пятнами румянца. Он спокойно сидел, вперив в пространство незрячие глаза. А доктор, застегнув плащ, продолжал:

— Но главным все же оставалось не это. Я не мог поверить, что ты оказался в замке Кампано случайно. Ты, оставшийся в живых после всех перипетий. И именно в день смерти Саверио. Я почти не сомневался, что это он позвал тебя, дабы передать тебе свою Треть. Ну а последняя, о которой вообще ничего не было известно, должна была быть у тебя. Где же еще? Никаких других Гамальяно в мире больше не осталось. А потому я должен был дотянуться до тебя первым.

Немалым ударом было то, что герцогиню вдруг обуяли муки раскаяния. Узнав о тебе, она страшно разволновалась и даже усмотрела в твоем появлении некий знак. Женщины… Они вечно видят лик Богородицы в складках смятой нижней юбки. Герцогине взбрело в голову, что она должна расплатиться за гибель твоей семьи. Это всерьез меня встревожило. Однако я знаю мою хозяйку много лет, и мне не составило труда вернуть ее на путь истинный.