Фельдмаршал в бубенцах

— Сестра. Я тут повел себя, как скотина подзаборная. Ну, в смысле… я был груб. Я вообще, признаться, не мастер себя по-людски держать. Но вы не подумайте, не такое уж я дерь… виноват… не совсем я человек поганый. Вы, сестра, простите дурака. И еще. Вы обещали за меня помолиться. Мне б оно… не лишнее.

Он замялся, глядя на девушку исподлобья с высоты своего исполинского роста. Но Паолина улыбнулась в ответ:

— Я не забуду, капрал Бьянко. Благослови вас Господь.

Она двинулась к выходу из траттории. В тишине слепой оружейник отворил перед ней дверь, и черная ряса растворилась в вечерней темноте.

Капрал вернулся к столу. С минуту посидел, мрачно царапая ногтем столешницу, а потом поднял глаза и проворчал трактирщику:

— Чего вылупился? Подай еще вина.

* * *

До самого госпиталя они шли, ни разу не нарушив молчания. Пеппо чувствовал, что Паолине страшно, как бы она ни пыталась убедить его в пустячности своей грядущей расплаты за побег. Но он точно знал, что на сей раз совершенно бессилен, и тихо изнемогал от злости.

Сама же девушка твердо решила не тратить время на то, чтоб заранее переживать неизбежное. Она молча шла по темной улице, почти наслаждаясь гниловатой прохладой каналов, оглядывая город, который днем показался ей таким враждебным, и безмолвно вбирая последние минуты близости своего Лукавого. Она знала: это их последняя встреча. И ей хотелось запомнить ощущение тесноты мира, испытанное ею сегодня.

В тишине они дошли до госпиталя и остановились у того самого распятия. Паолина вскинула глаза на своего спутника и поняла, что безумный день подошел к концу. Нужно просто попрощаться, не мешкая и не говоря лишних слов, иначе все станет еще сложнее.

— Пеппо, — ровно начала она, — мне пора. Не говори ничего, мне не нужен ответ. Не тревожься обо мне, я сама за себя постою. Ты многому меня научил. И не смей ни в чем себя обвинять. Прощай, Лукавый. Будь осторожен.

Девушка несмело шагнула к нему, на секунду прижалась лбом к его плечу, отшатнулась и двинулась к арке госпиталя. Но ее тут же настигли легкие шаги:

— Постой, — глухо попросил Пеппо. На миг заколебался, потом быстро и твердо проговорил: — Я только хочу сказать тебе. Я твой. Невелик подарок, я знаю. Но я твой, и я всегда у тебя буду. Пока я вообще буду. Не говори ничего, мне тоже не нужен ответ. Прощай, Паолина. Береги себя…

Он на миг протянул руки, будто ища ее в пустоте, но тут же отдернул их и отступил назад. Девушка безмолвно глядела, как его силуэт скрывается в густой тени церковной стены. Потом развернулась и устремилась к арке, мучительно сглатывая вновь вставший в горле горячий тугой ком.

…Почему-то после этих скомканных, неуклюжих слов, услышанных ею у распятия, Паолине вовсе не страшно было входить в тяжелые двери госпиталя. Внутри было пусто и темно, так же как в приемной, скупо освещенной чадящей свечой. Ожидающий ее скандал казался пустым и бессмысленным, а наказание — не настоящим. Послушница медленно закрыла за собой гулко хлопнувшую дверь и устало осела на пол у стены. А из-за поворота уже приближался пляшущий отсвет фонаря. Паолина равнодушно смотрела, как оранжевые ромбы мечутся по стене, когда из коридора выскользнула щуплая фигурка.

— Господи! Пришла! — надрывным шепотом прокудахтала она, и девушка узнала сестру Оделию. Она начала медленно подниматься с пола, сумрачно уставившись на старую монахиню. Паолина решила не оправдываться: все равно ей нечего сказать, а на складное вранье нет ни сил, ни фантазии. А сестра Оделия подошла вплотную, помогла девушке встать и вдруг, приблизив бледные морщинистые губы прямо к велону прислужницы, шепнула:

— Нашла сокола-то?

Паолина ощутимо вздрогнула, машинально отшатываясь.

— Чего сбледнула? Детка, я седьмой десяток лет землю грешную топчу. Меня на снятом молоке не проведешь.

Неспешно бормоча, сестра Оделия вдруг сгребла края велона девушки и грубо потормошила черное полотнище, отбросив его на одно плечо.

— Так, теперь вот, к затылку прижми да хромать не забывай! — строго велела она Паолине, протягивая ей влажную тряпицу. Девушка, порядком ошеломленная всеми этими манипуляциями, послушалась, а монахиня подхватила ее под руку и поволокла по коридору.

Паолина и прежде знала, что в госпитале глаза и уши есть у каждого кирпича. Вот и сейчас навстречу невесть откуда уже неслась сестра Стелла, заламывая руки.

— Пресвятая Дева, тебя где ж лихо носило, окаянная! — заголосила она. — К умирающему пошла да как в воду канула! Я уж места себе не находила!

— Тише, сестра! — раздался звучный голос, и Стелла замерла в нескольких шагах от Паолины. — Ступай, тебя пациенты ждут. Я сама с душой заблудшей потолкую.

С лестницы, ведущей во второе крыло, медленно спускалась сестра Юлиана. Ее лицо было бледным и усталым, на фартуке виднелись кровавые следы.

Паолина сжалась под взглядом суровых серых глаз, в горле застрял какой-то жалкий лепет, а затылок уже совершенно непритворно заныл. И тут сестра Оделия неожиданно выступила вперед и обвиняющим тоном заговорила: