Феминиум

Хотя времени для сна этой ночью выдалось немного, утро встало вполне доброе. Солнце брызнуло на кровать, где спали три дочери Эохайда, и Эрин пробудилась с восхитительным чувством, какое бывает, когда ты только что летал. Мораг и Эйтне, не открывая глаз и пряча от солнца чумазые мордашки, перекатились на нагретое ею место и натянули на себя все одеяла. Этих сонь всегда было трудно поднять, Эрин же вставала легко. Махнув по волосам гребнем и разделив их надвое, девушка сполоснула в лохани лицо, набросила платье и затянула пояс. С лестницы, ведущей на крышу, тянуло утренней прохладой, оттуда же солнце лилось вниз по врубленным в камень ступеням, и лестница казалась волшебной дорогой в небо. В дурную погоду ее закрывали дощатой крышкой, но эта ночь выдалась ясной и звездной. Эрин и вообще-то любила постоять на крыше одна, выше всех, в перекрестье ветров: особенно когда сон о полете бывал так свеж и памятен.

Тем более, скоро ей уж не стоять тут праздно. Выдадут замуж, и кто их знает, этих милесиан, какие у них семейные правила для женщин. Придерживаясь рукой за натянутую веревку, она почти выбралась на крышу, но на верхних ступеньках замедлила шаг.

Послышалось, будто там кто-то говорит. Эрин задержала дыхание и навострила уши.

Вороны! Хриплое многоголосое карканье, в котором не было бы ничего особенного – хотя чайки навещали крышу замка не в пример чаще! – но им же отвечал человек! Ровный голос с ироничной ноткой, вчера услышанный ею впервые, притягательный, как светящееся окно в ночи. Можно подойти, и никого нет кругом, чтобы помешал. Ну, кроме ворон, конечно. В конце концов, это ее крыша!

Фионнаклайне стоял на ее любимом месте, лицом к морю, уперев руки в пояс и откинув локти назад. Три серые вороны топтались перед ним на парапете и язвительно каркали принцу в лицо, однако, увидев Эрин, снялись с места, заложили вираж и унеслись куда-то вниз, к самой воде.

– Что они говорили? – спросила девушка.

Фомор хмыкнул.

– Издевались надо мной. Утверждали, будто бы я ем только сырую рыбу, а человеческий облик ношу, чтобы из клюва не пахло…

Эрин прыснула.

– Что, разумеется, неправда, – завершил принц с интонацией, недвусмысленно сообщавшей о том, что он тоже не прочь посмеяться.

Навес, сооруженный на скорую руку на противоположной стороне крыши, у другой лестницы, проходившей через родительские покои, подсказал Эрин, где домоправитель устроил этого гостя. Милесианами, надо полагать, сейчас забит каждый темный, тесный и душный уголок внутри замка, а ему здесь… явно было хорошо.

– Я заметила, что при твоем титуловании упомянули равно отца и мать. Скажи, почтение к женщине в вашем народе – это обычное дело или твоя уважаемая матушка особенная?

– Ну, моя матушка безусловно особенная. Видишь ли, моя мама – ло-о-о-ошадь! Водяная. Чтобы попасть в наши земли, она переплыла море. Однако и мы, и дети Дану считаем, что женщины и мужчины вносят в жизнь равный вклад. Не одинаковый. Дополняют друг друга до совершенства, ну как, например, вода и земля, свет и ветер, стрела и цель.

– Ты бард?

Фионнаклайне, кажется, слегка смутился.

– Я знаю правила и могу сложить песню. Но если сравнивать меня с настоящим бардом, то я сижу на берегу и смотрю, как полноводная река течет мимо, а настоящий – он входит в воду бесстрашно, по самые ноздри, его захлестывает и несет, когда-то он плывет, а когда-то тонет, и ни на что нет его воли. Я не хотел бы быть бардом. Это страшнее, чем биться насмерть.

Паузу следовало заполнить.

– Есть много чудесного в мире, что не может быть постигнуто скудным разумом, – чинно сказала Эрин. – Мастерство фоморов поразило мое воображение. Я впервые вижу, чтобы столь простая линия была так сильна.

– Это? – принц стянул с головы шлем, и ветер радостно накинулся на его длинные волосы. – Мне радостно это слышать.

Он снял с пояса нож и прежде, чем Эрин успела издать хоть звук, отделил от поверхности оба золотых кольца с вписанными в них лебедями. На шлеме остался от них слабый светящийся след.

А брови его иначе, чем крылатыми, не назвать.

– Если бы у меня был тигель и немного золотой проволоки, я бы сделал из них серьги, и то был бы лучший дар.

Эрин сделала шаг назад.

– Если ты думаешь, что мое слово поможет твоему посольству, то знай – отец не слушает меня, он и мать мою не слушает. А просто так мне стыдно брать. Это слишком дорогое.

– Но ведь не дороже встречи.

И нечего ей вдруг стало возразить. Только вынула иглу из рукава, где у Эрин была привычка ее носить, и, недолго думая, выдернула волос. Узел, петля, два стежка – уши-то у Эрин сызмальства проколоты. Одно кольцо к правой мочке, второе к левой – руку, видно, бог какой-то направлял, потому что и зеркала не понадобилось. Знала, что получится без крови и мыслей о беде, и получилось ведь.

– Золото к золоту, – мягко сказал принц.

Ох. Надо же было так ошибиться. Трогая пальцем мочку, обнаружила, что пришила их не летящими навстречу, как они к шлему были приклепаны, а наоборот, расстающимися. Дурной знак, дурной!

– Это ничего, просто они встретятся чуть позже, вот только голову облетят.