Феминиум

Фионнаклайне отскочил в один прыжок так, что оказался к стене спиной, ладони его скользнули к поясу, но не нашли там ничего: клинки он накануне отдал в руки Эохайда жестом доброй воли. Лица и бороды против него колыхались, и глаза были белыми от ненависти, а позади всех стояли филид Аморген со своим господином и потерянный Эохайд, который так или иначе терял все.

Принц-фомор отстранялся назад, кидая по сторонам острые взгляды в поисках чего-либо, что он смог бы использовать как выход, и когда казалось, что протянутые руки уже ухватят его… исчез.

Воины отшатнулись назад, опасаясь угодить под чары, но филид заорал:

– Ни с места! Тут он. Под ноги глядите, ему мышью перекинуться – что другому яблоко съесть!

Все, как послушные дети, уставились себе под ноги.

– Свету сюда! – распорядился Мил, и люди Эохайда послушно побежали за факелами.

Никакой, даже крохотной мыши под стеной не было.

– …ну или мухой, – добавил Аморген. – Если мухой, то уже упустили.

Принесли огня и еще вдвинули под низкую арку входа нелепое, на быструю руку сколоченное сооружение: будто бы рамку из жердей в рост человека, вставленную во вторую такую же рамку – поперек, и все на четырех маленьких деревянных катках-колесиках. Аморген направил огонь перед собой, до мельчайших морщин вгляделся в стену, возле которой был потерян Фионнаклайне, плотоядно улыбнулся и сразу принялся командовать, кому где теснее встать.

Люди встали плечом к плечу, опасливо вскинув пики и оставив меж собой узкий проход, куда неумолимо вдвигалась клетка.

– Там он, – сказал филид Милу. – Только обернулся невидимым, но тень его – вон она, на стене. Приприте его клеткой, а там вяжите, ему деваться некуда.

Клетка придвинулась к стене так плотно, что, казалось, человеку никак не поместиться меж ней и выщербленной каменной кладкой. А потом случилось неожиданное. Фионнаклайне возник внутри, но на кратчайший миг, схватившись руками за верхние перекладины, и с недюжинной – нечеловеческой! – силой рванул их в стороны. Милесиане и Фир Болг не то что отступить, вздохнуть не успели, как в обеих руках его оказалось по деревянной раме.

Удар, еще удар – в одну сторону и одновременно с левой руки в другую! Крики боли, обиды и злобы, а вокруг принца вмиг оказалось пустое пространство.

Он ринулся вверх, взлетев по лестнице и даже не коснувшись веревочных перил, оказался в девичьих покоях, где Эрин вскочила, уронив под ноги шитье, но не задержался там, а устремился дальше, на самую крышу.

– За ним! Ему оттуда некуда деваться! – взревел Мил, взявший все в свои руки, потому что от Эохайда проку было чуть. Его люди и люди клана Болг замешкались, переступая через своих стонущих собратьев, принявших на себя удар, и этого времени Эрин хватило, чтобы тоже выскочить на крышу: после Фионнаклайне, но перед воинами, разъяренными и перепуганными одновременно.

Так и встали, и замерли. Фионнаклайне на самом краю, только ветром поддерживаемый в спину, ощетинившаяся оружием толпа у люка и Эрин как дура – между ними всеми.

– А какая, собственно, разница, – сказал вслух Мил, – пленный или мертвый? Отойди, девушка. Он прячется за тебя.

Едва ли Эрин его услышала. Все было так неправильно, так плохо, что она непременно исправила бы это, если бы сообразила – как.

– Не бойся, – сказал Фионнаклайне. – Они думают, я как они, но я не играю в заложников. Не с тобой. Увидимся когда-нибудь. Прощай.

И сделал шаг назад, в пустоту, где море кидалось на камни.

Эрин бросилась вперед и успела прежде других, потому видела, как он падал: головой вперед, отведя руки назад и чуть в стороны, и с чего-то вдруг взяла, что ему нравится падать. Ветер падения вырос в белые перья – сперва на плечах, потом по всему телу, во всяком случае она была уверена, что видела это. Лебедь обогнул башню, дерзко поднявшись вровень с ее верхней площадкой, словно обнял ее вместе с девушкой, будто был и не птицей вовсе, а снежной бурей, и свысока глядел на всех, кто целился в него из луков.

– Не стрелять! По лебедям не стрелять![11] – крикнула Эрин, чувствуя, как сердце ее пропадает в вихре белых перьев, а изумляться тому, что ее послушали, она станет после.

Небо было все в тяжких тучах, и низкое солнце било в просвет меж ними и морем. Плотные на севере, снизу облака были подсвечены темным огнем.

«Я не стану женой Эремона, покуда свадебного платья не сошью», – сказала Эрин, и ее опять послушали, как тогда на башне, и вот она достала белого полотна, самого тонкого, какое нашлось, и склонила голову над шитьем. Ночью жгла лучину, утром ловила первое солнце. Что-то изнутри словно жгло ее, подгоняло. Узорчатые переплетения стлались по подолу: бледные, схваченные инеем, то ли травы, то ли буквы неведомые, сложные, и пальцем по ним ведя – не проследишь, наливались то ли жаром нутряным, то ли светом нездешним.

Вот и получите то, о чем сами же напророчили! С места не сойду, пока не вышью все, о чем я думаю, стоя на крыше и глядя окрест.