Феникс сапиенс

В июле на озеро сели два самолета с экспедициями из Атлантического Союза. Обе прислали парламентеров на «Петербург». Договорились, что вновь прибывшие встанут лагерями неподалеку от стоянки Александрийского университета, будут сотрудничать в быту, а работать в разных местах: одна команда — в Железной долине, другая — разведывать новые участки ледника. Почти каждую неделю под детский и собачий восторг на озеро садился тяжелый серебристый или темно-серый гидроплан, открывал задний порт, из него спускались на воду надувные моторные лодки, плыли с грузом к базам экспедиций, некоторые заглядывали в гости на «Петербург» с подарками — свежими фруктами и мясом, которое тут же запекали на костре. Потом лодки везли к самолету упакованный груз — книги и прочие ценности, возвращались, везли снова. Когда самолет улетал, лодки оставались. На озере становилось все оживленнее. Ночи стали по-настоящему темными, в поздних сумерках на берегу зажигалось несколько костров — народ сидел у них до полуночи, несмотря на раннее начало рабочего дня. Все были молоды, полны сил, энтузиазма и будоражащего чувства причастности к творящейся Истории.

Когда начались первые заморозки, из самолетов стали выгружать толстые легкие панели и алюминиевые стропила, из них собрали треугольные дома для зимовщиков. Летние смены улетали, прилетали зимние, приветствовали друг друга, прощались, обнимались, жали руки, хлопали по плечу. А с последним самолетом прилетел похудевший и как будто помолодевший Дават.

— Прекрасно выглядишь! Все удачно?

— В какой-то степени. Приговор не отменяется, но некую отсрочку получил. О, никак у вас не только молодая жизнь бурлит, но и будущая проклевывается? — сказал Дават, глядя на Алеку и Колу с явно обозначившимися животами. — О, боже, и ты?! Ну вы даете! Все трое! Молодцы! — воскликнул он, когда Мана вышла на палубу.

Два молодых новобранца погрузили на борт ящики с чтивом и вкусностями, попрощались и уплыли на свою базу зимовать. Последний самолет взревел, разогнался, спугнув две стаи гусей, приготовившиеся к отлету, и был таков. А гуси, даже не сев, чтобы оправиться от испуга, выстроились в два цуга и взяли курс на юг вслед самолету. На озере стало тихо и пусто.

Последний день перед отплытием, 25 сентября, оказался последним днем золотой осени: солнечно, безветренно, красочно. На поляне, ставшей за год с лишним чем-то вроде уютной лужайки перед родовым гнездом, развели прощальный костер.

— Даже грустно стало оттого, что уплываем, — сказала Алека, подбрасывая сухие сосновые ветки, — пожалуй, я провела здесь лучший год в жизни. Нет, даже больше, почти полтора года. Инзор, что насупился, тебе есть, что возразить?

— Мне по определению нечего возразить тебе. Да я и не насупился, просто дым в глаза. А год и вправду был неплохим. Пожалуй, да, хорошо, когда ты нужен не обобщенной родине, а людям во плоти.

— А я жду не дождусь теплого моря и настоящей ванны. Хочу в цивилизацию! У меня уже слюни текут, как представлю еду в ресторане на набережной, ее вид и запах. А какой я сделаю доклад у себя в институте! Аншлаг! — Кола встала и обвела руками воображаемую огромную аудиторию.

— Со своим животом ты всех сразишь наповал! — добавил Крамб.

— И мне грустно уезжать, — сказала Мана. — Здесь было душевно и тепло, даже в самые морозы. А для девочек наша стоянка стала родиной. Здесь они научились говорить и думать. Они ведь почти ничего не помнят из своей прошлой жизни — лошадки, костер да какие-то обрывки, словно из кошмарного сна. А эту поляну и эти гривы, и запах этих ягод, и цвет этого неба запомнят навсегда. Наверное, девочки, как и я, будут всю жизнь тосковать по Северу. Когда подрастут, надо будет вернуться сюда. А сейчас мои двести других детей уже щебечут в голове.

— Вернемся! Крамб, давай сгоняем сюда на том же «Петербурге» лет через двадцать.

— Обязательно вернитесь! Мне сейчас самое время готовить завещания. Поэтому завещаю вам вернуться сюда в назначенное время.

— Но почему через двадцать лет? — вскричал Стим. — Мы еще не были в Железной долине! Мы не забирались на восток дальше озерного берега. Давайте вернемся через три года!

— Стим, ты через три года будешь взрослым мальчиком, — ответил Сэнк, — ты можешь завербоваться в любую экспедицию, отправляющуюся в эти края. Тебя возьмут хотя бы из уважения к «Петербургу». Но мне кажется, ты никуда не завербуешься. Ты увлечешься чем-то другим, какой-нибудь серьезной наукой, скорее всего, физикой. Наверное, это будет правильно — с мозгами у тебя все в порядке, а если в придачу окажется крепкая задница — добьешься многого.

Никто не хотел идти спать. Инзор принес из трюма три охапки березовых поленьев и подкидывал одно за другим. Мана уложила девочек, вернулась и села молча на раскладной стульчик. Она больше не участвовала в общем разговоре, у нее был свой собеседник: