Феникс сапиенс

— Что же, Мать-Прародительница, можно я тебе похвастаюсь? Я не люблю хвастаться на людях, но поскольку ты внутри меня, то можно. Какое чудесное вышло путешествие! Книги — понятно, Сэнк у меня молодец, и я ни секунды не сомневалась, что он откопает нечто важное. Но спасенные девочки! Ты бы знала, какое это счастье — видеть, как дети превращаются из запуганных зверьков в веселых проказниц, как умнеют и развиваются не по дням, а по часам. Впрочем, может быть, ты это и без меня знаешь? Мне кажется, спасти и воспитать даже важнее, чем родить самой. Но и забеременеть в сорок шесть после двадцати двух лет простоя — это ведь тоже счастье? А внуки?! Сколько лет я ждала их! Кола, не подвернись Крамб, могла бы еще много лет привередничать и издеваться над ухажерами. Давно мне не было так хорошо, Мать-Прародительница. Интересно, а когда вы пришли к развалинам Александрийского маяка и сели усталые и сказали: «Здесь будет наш дом», — ты была так же счастлива? Уверена, что да, или даже счастливей, потому что не примешивалась грусть расставания с полюбившимся местом, на котором успели пустить корни. Но, пожалуй, это светлая грусть, и мы еще вернемся сюда, я уверена.

Сидели долго, за полночь, говорили о чем попало — о Большой земле, о вкусной свежей еде, о встрече, о коллегах и друзьях, о газетных заголовках, посвященных их прибытию. Рано утром Инзор отчалил корабль, запустили двигатель, вся невыспавшаяся команда собралась на палубе. Обе девочки зарыдали.

— Мама, куда мы уплываем? Здесь так хорошо!

— Кана, там, куда мы плывем, еще лучше. Там большие дома, теплое море, много людей. Я же рассказывала тебе про Большую землю!

— Подождите! — рыдала Кана. — У меня там клад остался!

— Где, какой клад?

— Там, под елкой, шишки камушки, ягоды! — крик, слезы.

Инзор спрыгнул на берег, подтянул корму к причалу, Сэнк передал ему Кану, клад был найден и спасен. «Петербург» двинулся в долгий путь, разбивая свежий ледок. Команда, ежась на легком утреннем морозце, смотрела назад: домашняя поляна, заливчик, красно-желтые гривы, спокойное озеро, серый ледник на горизонте… Вскоре все чуть замерзли и ушли досыпать, а проснулись уже неподалеку от Большой Развилки.

— Ну, рассказывай, — предложил Сэнк Давату, — мы тут совсем одичали. Кроме новостей по радио ничего не слышали, что происходит на Большой земле.

— Студенты и выпускники исторических и филологических факультетов перевели около тысячи книг — перевели ужасно, но важные книги перевели вторично более матерые лингвисты. Самое интересное — микроэлектроника, вычислительная техника, космос, генетика. Большинство с энтузиазмом предрекает взрывное развитие вычислительной техники и всяческой информационной среды, меньшинство пугает катастрофой, к которой якобы привело предков это самое развитие. Я думаю, как бы кто ни пугал, назад в ледник это все уже не запихнешь, и нас ждут веселые времена. Собственно, уже вкладываются большие деньги и плодятся фирмы по производству больших интегральных схем.

— А какой-нибудь толк от плиток и дощечек есть?

— Тут целая душещипательная история. В дощечках и плитках основной элемент — кремниевые пластины. Народ пытался разглядеть на них какую-то структуру, но видел только контакты по краям. Что только не делали — снимали слои, полировали срезы, травили всякой химией, смотрели в самые сильные микроскопы. И ничего! Совершенно однородный кремний с небольшими примесями. Наконец догадались сунуть протравленную пластинку в самый сильный электронный микроскоп. И обомлели, поскольку увидели структуру в десять раз тоньше длины волны света — больше десяти тысяч шагов на миллиметр — сотни миллионов элементов на квадратном миллиметре. Как?! Как такое возможно?! И уже потом прочли в одной из отреставрированных книг про ионную имплантацию и прочие выкрутасы. Самое интересное, что один парень, не помню имени, догадался, что такие вещи можно делать пучком ионов, еще до того, как опубликовали ту книгу.

— А диски? От них есть какой-то толк?

— Пока больше толку получилось от больших пластиковых дисков. Они устроены проще простого — там аналоговая дорожка звукозаписи. Удалось отреставрировать около полусотни. Там есть музыка, там есть пение и речь. Теперь мы знаем, как звучат древний русский и древний английский языки. Надо сказать, звучат они не очень, особенно английский — просто отвратительно! Зато музыка великолепна — иногда до костей пробирает. Жаль, что этих дисков сохранилось так мало.

— А с блестящими дисками что-нибудь получилось?

— Там сложней. Удалось снять длинные фрагменты данных. Но расшифровать их неимоверно тяжело, поскольку неизвестны не только способы кодировки, но и что там закодировано. Народ трудится над этим — огромные толпы по всему миру, думаю, поборют. Но и эти диски — начало XXI века. Потом вся цифровая информация ушла в эти кремниевые пластинки в виде ничтожных электрических зарядов.

— Но ведь это ненадежно! Заряд может рассосаться, он же совсем эфемерен! А если что-то сломается?